Священник в храме совершил последние таинства у алтаря, содеяв финальный поклон. Его карие глаза, за которыми кроется частичка алого безумия, направились на догоравшие свечи у входа. Служитель культа через терзавшую его сердце и душу тяжело втянул воздуха, наполненного сладкими и душистыми благовониями, и столь же тяжко выпустил его. Взгляд священнослужителя пристально следил за пламенем, которое с треском доедало воск, но тут священник, поняв, что слишком поздно, быстро встал с колен и чуть ли не бегом устремился к свечам.

Островки практически растопленного воска оставались в вечернее время последними прибежищами света в храме, возле которого свернулась неведомая тьма. Их треск словно знаменовал то, что храм ещё жив. Но священник задул свечи, рассеяв свет, и мрак железным замком сомкнулся в храме. Все службы окончены, свечи погасли, и пришло время тьмы.

Служитель Джулианоса почувствовал своими стопами, покрытыми тонкими сандалиями, что под полом начались шевеления и сотрясения, будто в крипте кто–то долбится в гробы и выламывает стены. А потом прозвучали и странные леденящие душу смешки, пробиравшиеся в самое сердце и сковывающие любой дух страхом. Зло неистово рвётся неудержимой волной из глубин храма.

Священник бегом вылетает на улицу, плотно закрыв за собой дверь, и опустив массивный, выполненный из крепкого дуба засов, который разобьёт разве что даэдрический осадный краулер. Лоб и всё тело священника, вопреки здравому смыслу, не покрылось холодным потом, а сердце не бьётся яростным зверем от страха, как он старается это показать. Он стоял, облокотившись на этот самый засов, как будто сам удерживал рвущееся изнутри зло.

– Святой Отец, что вас так напугало? Шёпот мёртвых? – прозвучал грубым мужским голосом прозвучал вопрос, переполненный сарказмом.

Священник отошёл от засова и развернулся к источнику звука. Взгляд служителя храма утыкается в двух наёмников, стоявших на фоне высоких домиков и западной улицы, ведущей к огромному храму.

Первый наёмник, ставший хозяином вопроса, намного крупнее второго, несмотря на разницу в расах. Это высокий смуглый редгард. На его тёмное лицо отбрасывала тень кожаная шляпа, а посему большинства черт попросту не видно. Но можно сказать, что на угловатом подбородке росла щетина, а губы тонки как кинжалы. Уроженец Хаммерфелла плотно облачён в самые обычные доспехи, которые может себе позволить наёмничий доход. Крепкое на вид пальто, сделанное из выкрашенной в чёрные тона мамонтовой кожи, на рукавах усиленное пластинками металла. Под пальто виднеется нагрудник из пластин стали, положенных и взятых внахлёст, и покрашенных в такой же чёрный цвет. Ноги покрывают поножи, усиленные железными пластинами и уходившие под кожаные сапоги. Оружие этого наёмника представлено острой стальной рапирой, свисавшей с пояса и несколькими метательными ножами, прикреплёнными специальными ремнями к пальто. Весь вид наёмника внушает помпезность, пафос и грозность, перемешанную с показушностью, словно он торгует собственным обликом, щеголяя перед народом.

– Я рад встречи, – монотонно-медленно промолвил священник и протянул ладонь. – Как вас зовут?

– У-у-у, какая ладонь холодная, – пожал руку редгард. – Вы чай живой?

– А ваш попутчик? Почему же он не представится? – одёрнул конечность священник.

– Да он вечно угрюмый, как церковник в борделе, – хлопнув по плечу эльфа, сказал редгард. – Да и не любит он храмы богов… капищами лжи их называет. Он всегда, будто не здесь.

Спутник здорового наёмника выглядит совершенно иначе. В лучах заходящего солнца перед священником предстал высокий альтмер, не выше редгарда. Черты его лица внушают ощущение потерянного благородства и в то же время закрытости, печали и мрака. Растрёпанные серебряные волосы распущены и слегка ложатся на широкие плечи. Зелёные глаза молодого эльфа, отдавая оттенком нефрита, словно полнились странной болью, вызванной тяжким грузом на душе.