Не усомнился он
Ни в коем разе.
Сказали: «Мразь!» —
И отразился лик
В воде стоячей
Безобразней мрази.
Сказали: «Пой!» —
Он: «Подпою – запой!»
«Люби!» – сказали. —
Пламенел очами.
Сказали: «Ешь!» —
Наелся.
«Будь собой!» —
Он растерялся
И пожал плечами.
1976
«Там есть, за вершинами гор…»
Там есть, за вершинами гор,
Долина согласья и лада?
Там сердцу понятен укор
Небесно-открытого взгляда?
Ужели и там – суета?
Но слышу, идет издалека:
«Спасет этот мир красота»
Сквозь гневное «Око за око!».
Колеблется, зиждется: там
Спит ночь на коленях у света,
И Слово подходит к словам…
Иначе зачем мне все это?!
1977
«Радость моя высока́…»
Радость моя высока́,
Счастье мое вели́ко:
Сыплю из туеска
На клеенку клубнику.
Медленно наклоняю,
В помощь ладонь подставляю,
Чтобы бочок не поранить
Самой румяной крайней.
Все, высыпаясь, подряд
Прямо в глаза мне глядят!
2004
«В далях поднебесных…»
В далях поднебесных
Под ночной звездой,
В клубнях полновесных
В почве молодой
Есть всегда такое,
Что собой роднит
Поле золотое,
Солнечный зенит,
Маленькую мяту
Со скалой большой…
Всех же, вместе взятых, —
Всех, всех, всех! – с душой.
2004
Дождь
Хлынувший рассыпчатым свинцом,
Полоснет по речке, по отаве.
Забежит соседка на крыльцо,
Тазик на приступочку поставит.
Вспомнит про забытое белье.
И – на дождь!
Пригнется, осмелеет.
Платьице промокшее ее
Тело обхлестнет, порозовеет.
Дождь в захлебе пуще задробит,
На нее глазея бесшабашно.
Но ее ревниво заслонит
Мужняя промокшая рубашка.
1975
Элегия
Я слышу, я вижу: в чужие края,
Скользя по обветренным сходням,
Уходит наивная вера моя,
Уже безвозвратно уходит.
Но даже и там, в запредельном краю,
Во мраке забывчивом с грустью,
Приметив наивную веру свою,
До самой земли поклонюсь ей…
1973
«Притиснут в очереди длинной…»
Притиснут в очереди длинной
К спине невидимой чужой,
С ней, очередью, пуповиной
Незримо связанный, слезой
Незримо-общею омытый,
Жалелый жизнью, ею битый,
След в след ступаю к рубежу —
Как будто бы узнать спешу,
Чего там нет и что дают там,
Каким комфортом и уютом
За все мытарства наградят,
Рассортируют иль подряд
Сбросают всех в котел кипящий?
Не потому ль за мной стоящий
Толкает в спину? Шагом верным
Молчком переступают люди.
И нету в очереди первых.
И не дай бог – последний будет!
1984
Хайям
Дрожат бокалы тоненько,
Здесь каждый третий пьян.
И бродит возле столиков
Нахмуренный Хайям.
Не изрекая истин,
По крайней мере вслух,
Хлебает супик кислый,
Отмахивая мух.
В меню глядит открыто,
Берет еще котлет…
И вовсе – не «маститый»,
И вовсе – не поэт.
Я так подумал только —
Он на меня как глянет!
И над хмельным застольем
Как грянет!
Высказывался резко,
Не опуская век.
И становился трезвым
Двадцатый век!
…Жую свои котлеты.
Тишь и благодать!
Вокруг сидят поэты,
Хайяма – не видать!
1977
«Дерево упало – стало больше света…»
Дерево упало – стало больше света!
Только ветер взвился, ветви шевеля.
Поглядел направо – вертится планета,
Влево глянул – крутится матушка-земля.
Подрубил другое под ядреный корень.
Ветер жарким пламенем на меня дохнул.
Поглядел я в небо – оказался вровень
С облаками легкими, солнцу подмигнул.
К третьему примерился – подкосил, играя.
Приволок три дерева в связке на село.
– Что одна встречаешь, женка молодая,
Где мои три сына?
– Ветром унесло…
1977
«На ветхой «копейке»…»
На ветхой «копейке» (не даст и гроша
Никто мне за эту машину!)
Над горным Кавказом взлетает душа
И мечется по серпантину.
Здесь смуглые лица приходят во власть!
Их время – под солнцем валяться!
А грешной душе моей негде упасть,
Ну а упадет – не подняться…
Ведь время другое уже на часах,
И близится миг: без просвета
В российских селеньях и в русских лесах
Наступит кавказское лето!
…Зачем же я еду на отдых сюда,