С матерью Фрэнсис своими чувствами не поделилась. Придерживаясь обычного вечернего распорядка, они спокойно поужинали вдвоем, сыграли пару партий в нарды, без четверти десять выпили по чашке слабого какао, а потом занялись рутинными делами, которыми всегда завершали день: навели порядок в гостиной, прикрутили газовые рожки, взбили диванные подушки, заперли окна.

Мать первой пожелала доброй ночи и ушла к себе. Фрэнсис задержалась в кухне, чтобы убраться и вычистить печь. Она сходила в туалет, накрыла стол к завтраку, вынесла в палисадник молочный бидон и повесила рядом с калиткой. А когда вернулась в дом и стала прикручивать газовую лампу в холле – заметила свет под дверью материной спальни. Вообще-то, Фрэнсис не имела обыкновения заглядывать туда после того, как мать уходила спать, но сегодня эта полоска света словно поманила. Фрэнсис приблизилась к двери и постучала:

– Можно?

Мать сидела в кровати. Волосы, прежде заколотые в пучок, она распустила и заплела в тощие косицы, похожие на измочаленные веревки. До войны волосы у нее были каштановые, рыжевато-каштановые, как у Фрэнсис, но за последние несколько лет поседели, поредели, стали жесткими и ломкими. Сейчас, в свои пятьдесят пять, она была совсем седая, как старуха; темными оставались только брови, резко очерченные над красивыми карими глазами. На коленях у нее лежала книжонка из разряда вагонной макулатуры, «Ребусы и головоломки», и она подбирала слова в акростих.

Когда Фрэнсис вошла, мать внимательно посмотрела на нее поверх очков для чтения:

– Случилось чего, Фрэнсис?

– Нет. Просто решила заглянуть. Разгадывай дальше свою головоломку.

– Да это пустяки, вместо снотворного.

Однако затем она снова сосредоточенно уставилась в страницу и, похоже, нашла наконец нужное слово: проверяла, подходит ли оно, водя по буквам карандашом и шевеля губами. Свободная половина кровати была плоской, как гладильная доска. Фрэнсис скинула тапочки, забралась в кровать и легла на спину, руки за голову.

Еще месяц назад эта комната служила столовой. Фрэнсис покрасила старые красные обои и перевесила картины, но, как и в случае с новой кухней наверху, результат получился не ахти. Немногочисленные предметы мебели из бывшей материной спальни стояли как-то неловко, точно непрошеные гости, явно тоскуя по своим родным вмятинам в полу верхней комнаты. Часть столовой мебели пришлось оставить здесь же, за неимением другого места, и душная теснота обстановки отдавала старостью и немного, самую малость, – больничной палатой. Подобные комнаты Фрэнсис видела в детстве, когда навещала хворых двоюродных бабушек. «Не хватает только запаха ночного горшка, – подумала она, – да прикроватного колокольчика, чтобы вызывать усатую великовозрастную дочь, так и оставшуюся в старых девах».

Она поспешно прогнала образ, возникший перед глазами. Наверху кто-то из Барберов прошел через гостиную – мистер Барбер, судя по тяжести и частоте шагов; миссис Барбер ступает легче и ходит медленнее. Фрэнсис провела взглядом по потолку, следуя за звуком.

Мать тоже посмотрела вверх.

– День больших перемен, – вздохнула она. – Они что, еще не все вещи распаковали? Взволнованы, наверное, страшно. Мы с твоим отцом были в таком же состоянии, когда только въехали сюда. Мне кажется, дом им понравился – ты как думаешь? – Она понизила голос. – Он ведь просто нечто, правда?

Фрэнсис ответила таким же приглушенным тоном:

– Во всяком случае, ей понравился. У нее такой вид, будто она не верит своему счастью. А вот насчет него я не уверена.

– Ну, это чудесный старый дом. И собственное жилье, что немаловажно для молодоженов.