– Я тебя услышал, – коротко и пугающе спокойно сказал Гуннар и надвинул на лицо забрало. – Именем барона Хладвига приговариваю вас к смерти. Положите оружие на землю.

– Пошли вы! Пошел Хладвиг! – гаркнул Урлик и повел своих людей на верную смерть.

Бабушка крепко прижимала к себе Волдо, и тот, не замечая сам, уснул.

– Черный, как ночь. Белый, как день. Блеклого мира яркая тень. Шелест листвы, белизна нежных рук. Всё – твое имя, во всем ты, Лу-ух, – почти нараспев прошептала Иренка и, не отпуская крохотную ручонку внука, подняла взгляд к окну. На улице происходило страшное.

В те страшные для Грошевых земель годы присказка про Лу-уха читалась чуть ли не в каждой крестьянской хате по той лишь простой причине, что, приняв истинного Господа, не всякий простолюдин перестал верить в его предшественников. Да, друг мой, не стоит забывать о том, в какие времена жили люди и почему их называли темными. Если верить историям ведьм из культа Рогатого Пса, Лу-ух был одним из сыновей последнего, и, ежели иные дети древнего существа были кровожадны и злы к людям, Лу-ух, наоборот, людей любил. Он обитал в тех далеких краях, куда не могли попасть ни члены его древней семьи, ни короли, ни цари и иные лорды. Дорога Лу-уха была закрыта для всех, и в то же время её врата были всегда открыты для детей. Он был везде и сразу: в Гриммштайне, Исенмаре. Лу-ух и спящий в нем Гриммо были везде. Его копыта высекали звезды из камней берега Стенающих ветров, он мчался по обезлюдившим улочкам Златограда, и его блеяние можно было услышать над полями Памяти Алебардиста. Лу-ух жил в мире с миром и за его чертой, ибо он являл собой воплощение Дороги Грез и узурпатором Тропы Кошмаров.

В тот час, когда деревенские мужчины решили дать отпор сыновьям барона Грошевых земель и пролили свою кровь на сухую, позабывшую о дожде, но помнящую дыхание огня землю, Лу-ух услышал голос старухи и, стоя посреди избы, не сводил глаз со спящего мальчика. Лу-ух смотрел на старуху, по морщинистому лицу которой текли слезы, но она была ему неинтересна. Копытом он едва коснулся лица спящего, и тот, открыв глаза, вышел из собственного тела.

– Идем, Волдо, – произнес баран и, мотнув головой, указал рогами на запертую дверь избы. – Идем, друг.

Волдо был знаком с Лу-ухом. Каждый ребенок знал черно-белого барана с золотыми глазами и был его лучшим другом, но каждый, просыпаясь, забывал о случившемся, и их знакомство повторялось раз за разом. Лу-ух дарил детям того времени ту роскошь, которую мог подарить своему чаду далеко не каждый родитель – счастье. Пусть скоротечное, но настоящее.

– Ты Лу-ух?

– Да.

– Бабушка рассказывала о тебе.

Лу-ух вновь посмотрел на старуху и вспомнил, как катал ее на своей спине по хладным гладям рек над ночным небом. Вспомнил звонкий смех совсем еще юной Иренки, но, переведя свои бараньи глаза на мальчишку, всем своим видом показал, что бабушка Волдо больше ему не интересна.

– Когда-то, – проблеял баран, – мы дружили с ней.

– Вы поссорились?

– Нет.

– Тогда почему вы больше не дружите?

– Она предала меня, – ответил Лу-ух, направляясь к двери. – Она отвернулась от меня.

– Бабуля сделала тебе больно?

– Да.

Он шел за бараном и уже на улице схватил Лу-уха за рог.

– Прости её! – произнес Волдо. – Она не нарочно!

– Поздно, – баран смотрел сквозь молочную пелену сна, которую разлил по проселочной дороге, дабы Волдо не видел изуродованные тела своих односельчан. Дабы ребенок не видел, как младший сын барона-самозванца колотит голову уже мертвого Урлика камнем. – Идем, друг. Нас ждет путешествие по местам, которые без меня ты никогда не сможешь увидеть.