Вслед за тем Ершов, Коллеров и я вручили посылки от трудящихся, почти исключительно от женщин. В посылках были изготовленные их руками варежки, теплые носки, шарфы, носовые платочки и даже кисеты – традиционно девичьи подарки любимым. У посылок был один адрес «На фронт, воину», а в записках – призыв: поскорее изгнать фашистов с родной земли.

Ночевал с экипажами в шалаше из танкового брезента, с костром при входе. Втиснулся в него вместе с младшим лейтенантом, командиром танка, и усатым старшиной, механиком-водителем, когда другие уже спали.

– Так что ты хотел сказать о фельдшере? – тихо спросил командир танка старшину, видимо, продолжая ранее начатый разговор.

– Да то, что душевным человеком оказался. При поездке в полевой госпиталь он договорился с одним раненым, отправляемым в Ярославль, чтобы тот, как полегчает, навестил моих и передал им консервы и сахар из моих пайков. У нас с женой-то дочка пяти лет и сынок – двух. Голодно им.

– А я хотел, было, жениться, но насмотрелся на горе вдов и остановился. – После паузы, с теплотой в голосе, добавил: – Хорошие письма моя девчина шлет. Ждет она меня, но дождется ли?

– Раз ждет, значит дождется. Всех-то нас не перебьют. Вон второй раз уж на нашей земле у фашистской машины забарахлил мотор.

Под впечатлением от вручения посылок и услышанного на меня тоже нахлынули думы. Вот они, горемычные жены фронтовиков, невесты, бабушки шлют нам посылки, а кто им-то и полуголодным детям что-нибудь пришлет? Вот и Лиза: успокаивает в письмах, что у детей и ее все хорошо и, словно о мелочи сообщает, что стала донором. Наслышавшись о базарных ценах на хлеб, молоко, картошку, прикидываю в уме и получается, что моего аттестата хватает ей на полмесяца.

Так из четырех часов, доставшихся для сна, два прошло в тревожных, совсем нефронтовых думах. И все же в эти дни, как никогда с начала войны, думалось, что раз мы наступаем, а враг всюду вынужден обороняться, дело идет к лучшему.

Наступило утро 23-го декабря. Экипажам были сообщены поправки на текущие условия стрельбы. С рассветом началась артподготовка. Грохоту выстрелов вторили разрывы снарядов и мин в стане врага. Отдохнувшие, позавтракавшие танкисты и в белых халатах бойцы десанта взбодрились и быстро освободили танки от маскирующих комьев снега. Морозное, до 20-ти градусов ниже нуля, утро обещало хорошую погоду и видимость. Мы двинулись на своих танках, как было решено, командир за 2-й танковой ротой, а я – за 1-й.

Атака началась достаточно организованно. За танками пошел стрелковый батальон, и артиллерия перенесла огонь в глубину. Танковые взводы, пройдя проходы в минных полях, быстро развернулись в линию и ровно в 10 часов 20 минут атаковали. Тотчас же из ДЗОТов противника, оказавшихся не разрушенными, а также из второй траншеи был открыт сильный пулеметный огонь. Десант, неся потери, спешился. В первой траншее противника и около ее лежали трупы гитлеровцев. Поравнявшись с танком командира роты, крикнул ему:

– Коля, огонь по ДЗОТам, иначе пехота не пройдет!

– Есть огонь по ДЗОТам! – ответил Наконечный.

Из ДЗОТов, подавленных огнем танков, стрельба резко ослабла. Стрелковые взводы по колеям танков устремились вперед, миновали проходы, перестроились в цепь и с криком «Ура» ворвались в первую траншею.

Затем батальон за танками двинулся ко второй траншее, за которой начинался плавный спуск к Вязовке. Танковая рота, раздавив несколько ДЗОТов, пройдя вторую траншею и уничтожив две противотанковые пушки, начала спуск к речке. Артиллерия перенесла огонь на рубеж 300—400 метров за второй траншеей. Было видно, как справа подходила ко второй траншее 2-я танковая рота. «Неплохо атакуем», – подумалось мне.