Три часа с момента прихода домой прошли, словно в тяжелом забытьи. Павел даже не заметил как. Свет разгоравшихся уличных фонарей, пробившийся в сумерки комнаты, лег на спинку дивана, на лицо, и сосущая пустота, локализовавшись в районе солнечного сплетения, напомнила, наконец, о внешнем мире. Пришла мысль что-нибудь проглотить, но тут же уперлась в нежелание действовать. Павел нехотя, пересилив тяжесть лени в мышцах, поднялся с дивана, куда прилег «на секунду», и поплелся на кухню. Соорудил себе пару бутербродов с сыром и чай, определил все это на разделочную доску, как на поднос, и вернулся назад. Включил телевизор.

Расстилался, когда почувствовал, что вот-вот уснет. Набрал на пульте время, разделся, скользнул под одеяло и почти сразу же стал растворяться в потерявших смысл диалогах героев фильма. А вскоре уснул и телевизор.

Будильник в телефоне прозвенел, разорвав цепочку образов, наполнявших тихой радостью полупроснувшееся уже сознание, отвлек от раздумий о Наташе.

Она приснилась ему сегодняшней ночью – такая теплая, такая близкая. Как наяву. Вроде, и не сон. Он даже не сразу осознал, просыпаясь, что ее нет рядом – так реально все виделось и чувствовалось. И было здесь – в этой с обшарпанными обоями комнате, такой неуютной до появления любимой.

Звонок огорчил действительностью с ее производными. С тем, что пора вставать, собираться на работу, с обязанностями и переживаниями реальной жизни и, наконец, с тещей и всем с нею связанным.

– Тьфу ты! – Павел не сдержался от досады на такие быстрые перемены в состоянии разума, – «Быстрее в душ».

На некоторое время удалось отвлечься. Жизнь обязывала. Мысли о работе, о недоделанных делах, о планах на сегодня стали потихоньку брать верх. «Сегодня уже тридцатое, – констатировало сознание, – последний рабочий день, – Завтра выходной. Вот завтра подарок сыну и куплю… и отвезу…» Последняя мысль заставила инстинктивно сделать выдох и замереть на мгновение, словно задержка дыхания защищала его от чего-то нехорошего, что могло проникнуть в организм при вдохе – могло навредить.

Через полчаса Павел уже вышел во двор и сразу оказался около машины, припаркованной здесь же – у подъезда.

– Привет, дорогая, – он, в шутку, иногда обращался к ней, как к живому существу. Как-то даже проникся вопросом – почему? Стал медитировать: пару дней, наверное, время от времени перебирал в памяти все то, что могло бы дать подсказку. Потом плюнул – отпустил мысли. И почти тут же пришло озарение. «Как на самом деле все просто! – обрадовался, – Это же корни мои языческие. Вот где сила: сколько тысячелетий формировалось это мировосприятие, сколько предков моих разговаривало с камнями и деревьями, с водными потоками и горами – со всем, что только можно было одухотворить». Появилось удовлетворение. Он словно проник в глубины прошлого, познал зов пращуров через единство с ними духа. А еще через силу инстинктов, связавшую с теми, кто передал ему драгоценную эстафету жизни – свою кровь. Теперь иногда вспоминал о том снизошедшем на него откровении, когда приветствовал по утрам машину. А сегодня, вспомнив об этой эстафете, подумал о сыне, что тот спит в своей кроватке, что на улице еще темно. Свет фонарей, преломляясь в заиндевевших стеклах автомобилей, делал их не просто белыми: они искрились, будто лукаво улыбаясь или подмигивая Павлу, потому что знали его сокровенную с машиной тайну.

«Вектра» моргнула и радостно пикнула сигнализацией. Завелась с пол оборота. Павел вышел из нее, пока она прогревалась, чтобы от перепада температуры и дыхания не запотевали изнутри стекла.