Ты понимаешь, что есть большая вероятность того, что мы сталкивались друг с другом хотя бы раз в этом году? Не исключено, что мы пересекаемся каждый день. *Вздох*

От твоего последнего признания у меня так сильно отвисла челюсть, что мне пришлось поднимать ее с пола и приклеивать обратно. Удивлена, что ты доверил мне такой большой секрет, однако восхищаюсь твоей смелостью.

Возможно, я даже отплачу тебе тем же, если пообещаешь, что останешься со мной после следующего письма.

И после еще одного.

И того, что будет за ним.

(Теперь моя очередь быть нуждающейся).

Твой нервный мини-срыв заставил меня понять, что у этой затеи с друзьями по переписке есть срок годности, и я бы предпочла не раскрываться перед кем-то, кто может перестать отвечать в любой момент.

Итак, скажи мне, Зи, ты собираешься прекращать это?

Лав

Дорогая Лав!

Это невероятно иронично, что ты спрашиваешь меня, сколько еще это будет продолжаться… Потому что ты угадала, это мое последнее письмо.

Все было по-настоящему, Эл, но я больше не смогу отвечать тебе через книгу. Я бы сказал тебе почему, но это вроде как разрушит цель нашего договора об анонимности.

Должен признать, две недели назад я бы сделал все, чтобы никогда больше не видеть эту чертову книгу, но сейчас… Я уже не так уверен. Ты оживила умопомрачительно скучные моменты, злая девчонка.

Спасибо.

– И это все? – кричу я, становясь причиной сразу двух сердечных приступов. Две женщины средних лет, читающие у шестого прохода, подпрыгивают на дюйм в воздухе. Одна из них хватается за грудь, в то время как ее подруга смотрит на меня, неодобрительно сдвинув брови.

– Извините, – одними губами произношу я.

Они имеют полное право злиться. В том, что я, библиотекарь, самая шумная здесь, есть своя ирония, но я просто не смогла сдержаться. Вы хотите сказать, что я думала об ответе Зака все выходные, металась и ворочалась, с нетерпением ожидая смены в понедельник, ради этого?

Серьезно? Это все, что он мог сделать? Он даже не подписал свое имя, а оно состоит из трех букв. Не знаю, чего я ожидала. Это всегда должно было закончиться именно так. Сама виновата, что ввязалась в это.

Я вытаскиваю письмо из книги, готовая выбросить нашу последнюю переписку, когда мимолетное «а вдруг» приходит мне в голову. Что, если… есть еще что-то?

Это был бы не первый раз, когда он оставил что-то на обороте. Приказывая себе не слишком надеяться, я переворачиваю письмо и чувствую невероятное облегчение при виде знакомого почерка.

Здесь есть номер телефона.

Он бросает мне вызов:

– Мы когда-нибудь поговорим об этом? – я пристаю к Дие, когда мы идем по коридору на наш последний урок в этот день. Я ненавижу занятия физкультурой. Наш учитель, мистер Эмери, мягко говоря, далеко не восторг. Он из тех учителей, которые говорят девочкам, что их убийственные спазмы во время месячных – это сущий пустяк и им просто нужно смириться. Ксавье заслуживает гребаной награды за то, что каждый день имеет дело с этим человеком.

– Диа? – я настаиваю, раздраженная отсутствием ответа.

– Что? – бурчит она, не отрывая глаз от своего телефона. Только небесам известно, кому из своих запасных парней она пишет на этот раз.

– Мы когда-нибудь поговорим о вашем расставании?

– Нельзя расстаться с тем, с кем ты никогда не встречался. – Она упускает из виду главное. Причем Диа такая с прошлой пятницы.

Замкнутая, пренебрежительная.

Она заперлась в башне отрицания, где ни одна душа не может до нее добраться. Диа ни словом не обмолвилась о Финне после того, как я чуть не переехала его своей машиной. Она не дала волю чувствам, не излила свою душу. Она просто плакала в моих объятиях. Всю ночь. Рыдала до тех пор, пока у нее не осталось ни сил, ни слез.