– Да, Кот, отпустил, – улыбнулся Никита, – И под определенным углом, этот кто-то даже может считаться твоим дальним родственником. Только очень дальним.

– И что теперь? – Наташа присела на корточки возле кота и чесала его за ухом, пока тот всячески мурчал и ластился к ней, – Появилось понимание, куда нам нужно идти?

– Пока нет. Возможно Грифоны смогут указать направление, но сначала я хочу пройтись в сторону метро, раз уж мы здесь оказались. Это недалеко и я не вижу причин отказывать себе в таком удовольствии.

Они неторопливо шли в сторону метро и Никита рассказывал Наташе про свое детство.

– Сейчас здесь все убрано и красиво, все аккуратно и чисто. В мое время было не так. Мое время – это длинные зимы и черные ночи. Серый, черный, густой и синий талый снег, съедающий цвет. Серое на несколько часов небо днем и черное ночью – вот главные оттенки моего Питера. А еще остатки ржавых труб, облупленные, грязно-зеленые стены, выбитые окна с некрашеными рамами и люди, потерявшие все.

Уже в семь лет я самостоятельно уходил из дома на весь день и бродил по острову. Мать за мной не следила, я был предоставлен сам себе. Тогда я и увидел этих потерянных людей. Главное, что мне запомнилось – их глаза. Пустые, большие от удивления глаза. Как тени ходили они по улицам в рабочий полдень и не знали, что делать.

В то время еще не было потребительских кредитов, импортных шмоток, работы, денег, продуктов в магазинах – не было ничего. Были только облупленные табуретки, прокуренные кухни и дедушкин будильник, цокающий на закопченной полке. В кастрюлях был воздух.

И в тоже время открылся первый ресторан быстрого питания, открывались первые ларьки – небольшие отдельно стоящие будки с импортным товаром, внутрь которых было не зайти, ведь поверх стекол витрин стояли решетки, а сами ларьки были стальные. Ценники на товар рисовались от руки или озвучивались при покупке. Такие ларьки любили сжигать бандиты. Подопрут дверь, кинут зажигалку в окошко и смеются, пока человек внутри сгорает заживо.

Я стрелял копейки у метро вместе с такой же шпаной и покупал на них конфеты или жвачку. Мать мне купить их не могла и я сам зарабатывал на сладости. Например, собирал бутылки, лом металлов или проволоку.

Когда ты маленький все кажется веселым и интересным. Я облазил тогда весь остров. Общаги, свалки, трамвайные парки, заводы – много где побывал, много людей увидел. И везде было одинаково – серость, бедность, алкоголизм, наркомания, токсикомания, голод, необразованность, обноски вместо нормальной одежды, безработица и безотцовщина. А на фоне всего этого дворцы, кареты, лимузины, международные выставки, круизные лайнеры из Европы, братки с первыми мобилами и золотыми цепями.

Брошенные заводы и предприятия, дефицит всего, бродяги в подвалах и на чердаках, маги и чародеи всех мастей, экстрасенсы и сектанты, маньяки и одичавшие собаки на улицах. Кто-то наслаждался долгожданной свободой, другие молча плакали над копеечной зарплатой, а третьи оперировали сложнейших пациентов с огнестрельными и ножевыми ранениями при помощью спирта, марли, зеленки и такой-то матери.

Тогда же появился «Крокодил» – новый наркотик, хуже героина. Умирали от «Крокодила» сгнивая заживо за 3-4 года. И люди сами кололи его в вены, потому что гниение заживо мало чем отличалось от обычной жизни.

Дедушка работал в институте, мать была няней в детском саду, бабушка работала в универмаге «Гаванский», сделанном в помещении бывшего собора. Когда началось это лихое время дедушке перестали платить зарплату, в магазинах исчезли продукты, бабушка ушла с работы, так как универмаг закрыли, а мать получала копейки.