Холодильник был пуст. Он смотрел на хозяйку голым желтоватым нутром и издавал специфический мерзкий душок – тот самый, который заводится в старых холодильниках и который ничем невозможно вывести. Жанна с раздражением захлопнула дверцу.

– Должно же здесь быть что-то съедобное, – возмутилась Жанна вслух, обыскивая пятиметровую кухню. Она нервно открывала жестянки, гремела крышками, заглядывала в шкафчики. Но, увы, кроме горстки гречки и жалких остатков вермишели в пластиковом пакете ничего не нашла. Даже чайная заварка вся вышла. Кофе тоже кончился, она уже не помнила когда. Последнюю сигарету Жанна выкурила вчера…

Она вспомнила, что не выходила на улицу уже неделю, ничего не покупала, почти ничего не ела. Питалась тем, что оставалось на кухне.

Жанна поставила чайник на плиту, выгребла ложкой остатки варенья из банки и бессильно опустилась на табурет:

– Господи! Как я устала от всего этого! Ненавижу эту кухню, эту квартиру, эти проклятые сны…

Она обхватила голову руками и заплакала. Так плачется в детстве, когда кажется, что весь мир против тебя и ты один на один со своей болью и бедой.

Вдруг Жанна вскочила, помчалась в прихожую, достала из сумки кошелек… Но и он был пуст, с трудом мелочью набралось тридцать рублей.

– Надо срочно звонить Женичу, – сказала она. Жанна часто разговаривала сама с собой, это была привычка, выработанная за годы одиночества.

Женич был барыга, толстый одышливый парень, до ужаса жадный. Он скупал картины у художников и ловко перепродавал их на Арбате и других уличных вернисажах. Платил очень мало, однако всегда сразу, никогда ничего не брал на реализацию. Может, именно поэтому многие художники предпочитали иметь с ним дело. Все же деньги сразу – это намного приятнее, чем ждать, пока картины продадутся и посредник соизволит расплатиться за них. К тому же многие из скупщиков не торопились расплачиваться, а всячески оттягивали выплаты, утаивали и прочее.

Трубку сняли сразу.

– Женич, привет. Это я, Жанна.

– А, привет. Давно тебя не слышно, – произнес очень высокий тенор, почти фальцет.

– Женич, у меня для тебя два натюрморта есть. Возьмешь? – как можно ласковее и даже заискивая произнесла Жанна. С Женичем всегда нужно было заискивать, он это любил.

В трубке послышалось сопение.

«Одышка у него усилилась, – подумала про себя Жанна, – двести кило как никак. Боров, хоть бы на диету сел».

– Женич, слышишь меня? – Жанна хотела сказать, что ей позарез нужны деньги, но осеклась. Если Женич просекал, что автор сильно нуждается, он платил еще меньше.

– Натюрморты? Натюрмортов у меня много. Сейчас пейзажи спрашивают и мистику всякую, а натюрморты пока нет, – пропыхтел в трубку Женич.

– Ну, Женич! Мои же натюрморты всегда хорошо шли. Именно мои, ты же знаешь, я не малюю вазы с яблоками. У меня фэнтези немного. Второй вообще со старыми музыкальными инструментами, очень интересный. Заедешь посмотришь? – почти умоляла Жанна.

В трубке опять послышалась тяжелое дыхание.

– Интересный, говоришь? Тогда на следующей неделе загляну.

У Жанны упало сердце. До следующей недели она точно не дотянет, у нее даже чая нет.

Был у нее еще один знакомый барыга, но он брал только на реализацию.

Жанна уже хотела было сказать Женичу, что у нее полная квартира нужной ему мистики, но посмотрела в сторону холстов, аккуратно выставленных у стены, и передумала.

«Эти картины не продаются», – подумала Жанна. И не заметила, что сказала это вслух.

– Что ты сказала? Что не продается? – спросил навостривший уши Женич.

– Да ничего, тебе показалось. Я говорю: заезжай раньше, а то я другому продавцу отдам. У меня просили, я тебе первому предложила, потому что тебя давно знаю. Так что давай, сегодня подгребай.