– Пища нужна человеку и зверю лишь для того, чтобы выжить, – примерно так убеждала она меня. – Затерка – это самая полезная для человека пища. Вода и хлеб. Этим кормил Иисус голодных. Это и его была главная пища. А вот когда человеку совсем нечего будет есть из знакомой пищи, тогда он сможет съесть все, что поддаётся жеванию. Чтобы создать ощущение сытости. Вот в Ленинграде. Там всё стараются использовать в пищу, чтобы выжить. Даже ремень и ботинки. А как их съесть? Много способов.

Как в воду глядела мама. Вскоре и мне довелось попробовать сыромятного ремня. Да ещё получить таким же ремнём по нижнему месту..

А началось всё вот с чего.

В тот день, в конце декабря, была метель. В метель мне хорошо спаслось, но среди ночи вдруг все проснулись от воя сирены. Стоило открыть глаза, как через окно в глаза бросился сильный свет пожара. Посреди посёлка полыхал склад. Я никогда не обращал особого внимания на это ничем не примечательное деревянное серое строение. Только за ним как раз и была свалка отходов жести, их которых я пытался мастерить разные поделки. Как воробьи, слетались сюда и другие мальчишки. Мы знали, что это склад, но всей важности его для посёлка и представить не могли. По сирене со всех сторон к складу бежали люди, кто с чем. Как ни старались, ветер мешал тушению пожара, и значительная часть припасов сгорела. Предположили сразу, что это был поджёг, так как горело с нескольких сторон сразу. Место огородили, поставили сторожа – женщину с ружьём. Уже ночью, при свете фонарей, стали разбирать завалы гари и разбирали всё тщательно несколько дней. Муся сообщила мне, что подарков особенных теперь ждать в Новый год не приходилось. Но я понимал сложившуюся обстановку и совсем не удивился склеившимся фантикам конфет в подарке, горелому повидлу на праздничном новогоднем столе. Хотя мама и Муся и работали на рыбном заводе, но полноценной рыбы мы не видели, а только хвосты, плавники и головы. И мама мне говорила, что это лучшие части рыбы, а кто не согласен, тот в рыбе просто не разбирается. Но в этот Новый год семьям выдали по одной консервной банке на ребёнка. Мы получили две банки. Мусю, хотя она и работала на заводе, посчитали тоже за ребёнка. Я сосал фантики, и, пахнувшие дымом пожара, они мне казались ещё вкуснее. И просил пососать маму и Мусю. Они будто отказывались, но видно было, что сосали с удовольствием. Всем вместе нам было весело.

Поджигателей искали. Говорили, им будет расстрел.

Пожар сильно ухудшил жизнь в посёлке. Очень плохо пришлось бабушке со второго этаже. Она из гордости отказывалась от помощи соседей, закрылась на ключ и никого не пускала. Однажды она спустилась к нам и принесла суп. В воде плавали мелкие кусочки чего-то непонятного. Это были сваренные кусочки сыромятной кожи. Бабушка с какой-то гордостью говорила:

– Я видала и ещё худшие времена. Ели и траву, и то, о чём и говорить постесняешься. А надо ведь жить – вот и ешь. Попробуй, Петенька, не отравишься.

Я попробовал совсем безвкусный кусочек ремня. Он поддавался жеванию, но я тут же выплюнул его в ладонь.

– Не буду есть! – грубо сказал я, и в тот же миг получил сильную затрещину от сестры. Бабушка охнула. Я рванулся к выходу, но Муська вцепилась в меня и стала хлестать откуда-то появившимся таким же сыромятным ремнём. Это было для бабушки слишком.

– Вот так угощение получилось! Мусенька, зачем же так? Ведь дитя неразумное.

Что такое накатило вдруг на сестрёнку? Я даже не успел обидеться. Лишь потом я узнал причину её настроения. Забирали на фронт Жору. В эти дни пришла повестка. Тётя Надя уже совсем считала Мусю «невестушкой», обнимала и целовала при встрече. Когда Жору увозили на санях, собрался почти весь посёлок. Муся и тётя Надя старались скрыть слёзы, потом вместе сели в сани и проводили Жору до Николаевска. Когда же, спустя несколько месяцев, пришла похоронка на Жору, в посёлке приуныли совсем. Ведь погиб любимец заводчан. Муся ходила, вся тёмная, а потом долго не являлась домой, работала до изнеможения. Мама в эти дни совсем будто выздоровела. Я сидел тише мыши. Весь превратился в ожидание отъезда. Но весна не приходила. А тут вдруг и дом мне стал совсем не мил: умерла бабушка со второго этажа. Я не мог смотреть на то, как её выносили. Но после того, как её вынесли, я услышал заданный язвительным женским тоном вопрос: «А куда у этой комсомолки пропал кот?» И я «выцеливал» эту тётку внутренним прицелом ненависти: предательница!! Такая могла и склад поджечь!