– Я прошу тебя, не уезжай, – повторил юноша, умоляюще протягивая к ней руки.

– Еще чего! Ты хочешь, чтобы я сгнила в деревне?! Нет уж! И не вздумай идти меня провожать! – рявкнула Танька, и ловко выбравшись через окно, убежала. Ей не было страшно, что кто-то увидит ее выходящей из мельницы. Сейчас, она вдруг поняла, что все изменилось и она повзрослела.

Настал долгожданный день, Соколова вошла в вагон и, усевшись на свое место, выглянула в окно. За стеклом стояли единственные в мире люди, которые любили ее. Строгий, молчаливый отец, мать, которая не переставала плакать от страха за дочь и Колька – младший брат. Мальчик понял, что старшая сестра уезжает очень далеко, непонятно к кому, и неизвестно когда приедет. Три осиротевшие фигурки отдалялись от поезда, а счастливая Танька вообще не замечала их страданий..Она не знала и того, что Серёжка спрятался за углом деревенской станции, и жадно вглядывается в черты любимой, прощаясь с ней, скорее всего навсегда. Таньку не волновали сейчас переживания матери, не трогали скупые слёзы отца, ведь она едет в город, в новую жизнь! Ветер перемен трепал ее белокурые волосы и девчонка смело подставляла своё прекрасное лицо ему на встречу. Она дерзко смотрела судьбе в глаза, по наивности полагая, что завоюет весь мир…

На одной из остановок в вагон вошли женщина с ребенком и старушка. Новые пассажиры разместились рядом с Танькой. Складывая свои сумки под сиденье, старушка сразу достала скромный кулек с едой. Мальчик лет трех бегал по вагону и громко кричал, привлекая внимание окружающих людей. Мать ходила за ребенком, уговаривая его снять куртку.

– Егорушка, пойдем, конфетку дам, пойдем сыночек мой, – сюсюкала она, показывая ему чупа -чупс. Соколова отодвинулась ближе к окну, не желая участвовать в проблемах с чужим ребенком. Мальчик, взяв угощение, подошел к Таньке и больно шлепнул ее по руке. Девчонка подскочила и собралась уже высказать матери ребёнка все, что думает о воспитании ее сына, как вдруг… Мальчик посмотрел на нее скошенными к переносице глазами, верхняя губа его была раздвоена, обнажая мелкие зубы и нёбо. Из скривленного рта ребенка текла слюна… От неожиданного зрелища Танька вскрикнула.

– Ты не бойся, девушка, он добрый, – устало произнесла мать, увлекая сына игрушкой.

Старушка скромно уселась в уголок напротив Татьяны, и смотрела, как мать пытается утихомирить алыша.

Доброе лицо старой женщины выражало нежность.

– Молодец ты, бабонька, не бросила мальченку, – улыбнулась она сквозь слезы. Как только бабуля это сказала, Соколова поняла что женщина и старушка не знают друг друга, и гадкий некрасивый ребенок ей вовсе не внук.

– Это родители мои поддержали, а я чуть грех на душу не взяла, оставить хотела, – проговорила женщина, снимая с вертящегося сына куртку, – Он хороший, жалеет меня, когда плачу, еду мне свою отдает. В больницу вот едем, на операцию, скоро мой Егорушка красавцем будет, – вытерла женщина слезы.

«Вот, дура, родила себе урода и мается, лучше бы в роддоме оставила» – зло подумала Соколова, поспешно отворачиваясь от мерзкого мальчика. Она брезгливо содрогнулась, когда увидела, что старушка целует Егорку в лобик и баюкает его на руках.

– Ням-ням! – заорал ребенок, изгибаясь, на руках старухи всем телом.

– Кушать хочет. Сейчас, сейчас, Егорушка, – мать достала из сумки пироги и сок, – Угощайтесь, – пригласила она Таньку и старушку.

Бабка потянулась к своей поклаже, и тут девушка увидела, что у нее нет четырех пальцев. Вместо них, из ладошки выглядывали короткие обрубки. Соколова сделала вид, что не заметила руку старушки. Вскоре, на столе лежали жареная курица, стряпня, фрукты.