– Знаю, босс: Сэм время от времени слетает с катушек.

– Выходит, ты и сам догадываешься обо всем?

– А как же иначе? В этом году вы уже раз десять, если не больше, посылали меня за ним в аэропорт Лоуган. Как я уже упомянул о том, порой он казался немного не в себе, но вовсе не от пьянки. Его что-то беспокоит, мистер Пинкус. У парня с головой не все в порядке.

– В этой голове – блестящий юридический ум, Пэдди. Посмотрим, может, нам и удастся выяснить, что там с ним стряслось.

– Желаю удачи, сэр! Меня не будет видно, но сам я буду, так сказать, в поле зрения, если вы понимаете, о чем я. Так что как только услышите мои сигналы, сразу же выметайтесь оттуда.

– Почему я чувствую себя престарелым костлявым еврейским Казановой, неспособным перелезть через забор, даже если целая свора питбультерьеров вцепится ему в пятки?

Пинкус понимал, что ответа на этот вопрос он не получит, поскольку его шофер уже обогнул быстрым шагом лимузин и теперь влезал в него, чтобы тотчас исчезнуть из виду, но не из «поля зрения».

Арон Пинкус встречал Элинор Дивероу лишь дважды за все годы знакомства с ее сыном. Первый раз – когда Сэмюел поступил на работу в его фирму через несколько недель после получения диплома в Гарвардской школе права. Арон подозревал, что мать просто хотела поглядеть, в какой обстановке будет трудиться ее сын, и что точно так же она приезжала прежде «инспектировать» летний кампус Школы права, чтобы ознакомиться с тамошним бытом и окружением Сэмюела. Второй, и последний, раз встреча произошла в доме Пинкусов, на вечере по случаю возвращения Сэма из армии. Надо заметить, что путь его к родному очагу был едва ли не самым необычным в истории демобилизации из армии. Вышеупомянутое празднество имело место лишь спустя пять с небольшим месяцев после того, как лейтенанту Дивероу, с честью выполнившему воинский долг, полагалось бы уже находиться в Бостоне. Что же случилось за эти месяцы, не знал никто.

И об этих же пяти месяцах размышлял Арон, направляясь к воротам в белом заборе из штакетника. Ведь пять месяцев – это почти полгода. Но Сэм ни словом не обмолвился о них и наотрез отказывался говорить на эту тему, ссылаясь на то, что не вправе разглашать тайну, ибо его задержка была, мол, связана с неким сверхсекретным правительственным заданием.

Пинкус понимал, что он не может требовать от лейтенанта Дивероу, чтобы тот нарушил данную им клятву. Но его и просто как человека и друга, и как юриста-международника терзало любопытство. И посему он решил воспользоваться кое-какими связями в Вашингтоне.

Позвонив в Белый дом по личному телефону президента, установленному в жилых апартаментах верхнего этажа, Пинкус изложил ему суть дела.

– По-вашему, Арон, он мог участвовать в какой-то тайной операции? – поинтересовался президент.

– Откровенно говоря, я не думаю, что это его стезя.

– Но иногда это как раз то, что надо, Пинки. Порой именно нетривиальный ход приносит успех. И, если уж начистоту, многие из этих поганых длинноволосых директоров с грязными мыслишками буквально изощряются в различных там вывертах. Мне рассказывали даже, будто пару лет тому назад они хотели добавить к Мирне лишнюю букву – С. Хотели осквернить само это понятие. Можете вы представить себе такое?

– С большим трудом, господин президент. Но не смею больше отнимать у вас время.

– Черт побери, Пинки, о чем это вы? Мамочка и я смотрим сейчас «Колесо фортуны». И, знаете, она соображает подчас куда быстрее меня, но мне плевать: президент-то все же я, а не она.

– Вполне понятно. Не могли бы вы уточнить все же, чем он там занимался?