Амира снова смеется, едва слышно и горько:

– Ты беспокоишь меня, Имани. Как такой выдающийся человек может быть столь наивен? Жизнь не кусок стали, который ты подчиняешь своей воле. Все меняется. Люди меняются. Прими это, или в один прекрасный день, обещаю, тебя что-то ужасно расстроит, и ты не будешь знать, как с этим справиться.

Я опускаю смущенный взгляд к ковру. Мое тело неподвижно, а внутри все переворачивается. Я словно стала вместилищем для реки, которая бурлит, пытаясь сбросить меня со стула.

– Может, я думаю или действую не так, как ты, но это не значит, что во мне нет ничего ценного. – Амира вновь поворачивается ко мне и свешивает босые ноги с подоконника. – Я отправлюсь с тобой.

Духи свидетели, я добилась бы большего от кирпичной стены. Сдвигаю стул и поднимаюсь.

– Ты вообще слушаешь, что я говорю, или только ждешь паузы, чтобы открыть рот?

– Себя описала?

Стискиваю кулаки:

– Мы это уже проходили, Амира. Нет – и точка. Слишком опасно.

– Тогда сбегу следом за отрядом, – настаивает сестра. – Афир и мой брат, я имею право с ним увидеться.

Меня охватывает ярость, заставляет шагнуть к подоконнику, на котором примостилась Амира.

– Нет, твой долг – повиноваться старшим. Чти свой долг, и тогда заслужишь права.

Сестра начинает часто, лихорадочно дышать, она тянет ко мне ладони:

– Имани, пожалуйста. Вдруг я там тебе пригожусь!

Я отталкиваю ее руки:

– Не пригодишься! Твое присутствие там лишь подвергнет меня опасности, и твой побег лишь ранит маму.

Амира смахивает слезу и снова пожимает плечами.

– Хуже, чем из-за твоего отъезда, уже не будет. Мама и баба заботятся только о тебе да об Афире. Вы-то идеальны, в отличие от меня. – Ее голос срывается, сама она поникает, вот-вот соскользнет с подоконника.

У меня сжимается сердце, и я спешу заключить сестру в объятия.

– Эй, эй, мама и баба тебя любят, и я тоже. Иначе нам было бы все равно, ходишь ты в школу или торгуешь луком на обочине. Прошу, Амира, дай слово, что не последуешь за мной и сделаешь все возможное, чтобы помочь семье здесь. Ради меня.

– Я не последую за тобой, – бормочет сестра после долгой паузы. – Я останусь здесь и буду ходить в школу.

Она сдалась – какое это безмерное облегчение, но я стараюсь не подать виду, что слишком уж довольна.

– Спасибо. Пойдем, ужин уже готов.

В кои-то веки Амира не спорит. Мы присоединяемся к семье за столом внизу, но, несмотря на хорошие новости и попытки бабы завязать беседу, настроение у всех подавленное. Мама не поднимает покрасневших глаз, не глядит на меня, даже когда накладывает мне в миску бамию[3]. Я не чувствую вкуса обычно восхитительного блюда и почти не замечаю, как проходит время.

Позже я поднимаюсь к себе в комнату, ложусь в холодную постель. И пусть я закрываю глаза, сон упрямо не идет. Лишь мысли, они непрерывно, неумолимо вертятся вокруг того, что хотят исследовать. Афир где-то там. Странный мальчик в странном, чужом мире, лев без своей стаи. Интересно, что он видел, какие образы его преследуют по ночам, спит ли он вообще, или у него нет выбора, кроме как бдеть в ночные часы, как это делаю я. Но больше всего мне интересно, успею ли я добраться до него вовремя, или спасать нас уже поздно.

– Афир, – шепчу я в темноту. – Держись.

Ночью меня терзает странный, беспокойный сон. Я понимаю, что иду босиком по тенистому, пышному, обнесенному стеной саду посреди великолепного города из белого камня. Солнечный свет пробивается сквозь листву могучего дерева, ложится теплыми пятнышками мне на лицо. Здесь меня окутывают счастье и умиротворение, я слушаю пение птиц, наслаждаюсь дуновением ласкового ветерка, который приносит с собой аромат ладана. Но в мгновение ока сад охватывает жарким, бушующим огнем, и день становится пронизывающе холодной ночью, а вместо счастья внутри теперь гноится смертельная обида. После пробуждения у меня почти нет времени обдумывать значение сна. Я должна попрощаться с семьей до рассвета, и пусть я опасаюсь, что мама будет холодна, она обнимает меня как никогда крепко.