– Ты дурная девчонка, я сразу понял это, – приговаривал он и качал головой, – твои родители плохо тебя воспитали. Говорил же я им, что добром это не кончится, а они не слушали. Теперь мне все разгребать.

С этими словами он ушел, а я уже подумала, что легко отделалась, но, когда вся заплаканная и чумазая пришла к дому, тот был закрыт, а изнутри раздавались громыхающие звуки . Было бесполезно проситься внутрь, но и сидеть на улице мне не хотелось. Мало ли, кто мог выйти из лесной чащи. Конечно, сюда мало кто забредал, кроме мелких зверьков, но опасаться все же стоило. Всегда приходилось выжидать момент между «подождать» и «извиниться». После часа пребывания на воздухе, я жалобно попросила простить меня и, после нескольких униженных попыток, наконец – то смогла попасть внутрь, отделавшись парой тычков.

Стараясь не споткнуться и не распластаться на влажной земле, я осторожно выбирала дорогу. Ноги сами вели меня к дому, будто торопясь доставить свою хозяйку в тепло и дать ей немного подкрепиться. Сегодня вторник – узнала я это по календарю в дедушкином столе, который он забыл закрыть на ключ. Улучив момент, я не упустила возможности полазить там и нашла много старого барахла: пустые ручки, ржавые монетки, спички без коробка, несколько патронов пятого калибра… Но по-настоящему стоящей находкой стал маленький, пожелтевший и обгоревший в одном месте календарь с картинкой моря и пальм. Воспоминания об очень похожем пейзаже, такие же смутные, как если долго смотреть на яркий свет: мама улыбается, а папа закапывает меня в теплый песок. Вот мы смеемся, вот теплая вода лижет наши пятки и приносит из глубин мелкие ракушки, словно даря нам воспоминания об этом дне, но я почти все позабыла и ненавижу себя за это.

Дом располагался на расчищенной полянке между редкими деревьями, перед ним протекала река, несущая белую пену потоками обманчиво спокойными: если упадешь, без сомнений, уже не выплывешь.

Отличное место для проживания со стариком, который готов рукоприкладствовать под любым предлогом .

Перешагивая через кочки и расставленные силки, я начала продираться ко входу. Джон сидел на пне у самодельного стола и выбивал отбойником на свежей блестящей коже окружности для шнуровки. Всегда удивляюсь, откуда у такого отшельника, как мой дедушка, есть знакомые и друзья, которые готовы заплатить приличную сумму за его товар. Конечно, поспорить тяжело, его заготовки и вправду хороши, но я ему об этом никогда не скажу. Ноги стерлись и промокли, хотелось быстрее просушить носки и что-нибудь съесть. Тем более, я не ела нормальной еды уже несколько дней, перебиваясь «сухими остатками» прошедших дней.

– Стол занят, – ему даже не нужно было поворачиваться, чтобы узнать, что я вернулась, и не нужно было смотреть, чтобы убедиться, что не с пустыми руками. Он знает – я не посмела бы вернуться «пустой».

– Хорошо, я сделаю все на веран…

– После тебя вечно все заляпано кровью, – он немного повернул голову и застыл. – Иди к ручью и нож с собой возьми.

Ручей. Немногим лучше, чем остаться здесь, с ним, и едва дышать при каждом его пронизывающем взгляде. Когда я еще не умела свежевать дичь правильно, то делала множество ошибок, которые за несколько ударов по рукам научилась быстро исправлять. Мне нравилось работать в тишине одиночестве, но, если же Джон был поблизости и проходил будто невзначай мимо меня, то даже тогда не так сильно напрягалась, как раньше. Но, если честно, оставаясь одна, я очищала шкуру и мясо, как было удобнее и быстрее, не хотелось долго возиться со всем этим кошмаром. Летом мне нравилось сидеть у ручья, но сегодня, после ночного похода, эта идея мне не улыбалась. Носки противно прилипли к ногам и при каждом движении напоминали о том, чтобы я их сняла и просушила, а на рукавах куртки темнели пятна от влажной земли, которые мне еще предстояло оттереть.