– Воооо – стонал он, – как смагануло! Слава Господу, в ребра! Я думал в живот… Ыыыыыхх…

– Есть! – сказал Трофимыч выкатывая из под кожи черный окровавленный свинцовый сгусток, – Лейте водку.

Алмазов поднял на Осипа, мгновенно осунувшееся, белое как мел, лицо в черных провалах подглазьев. – Во, как обошлось… Слава Богу. Я думал – все.

– Чего видал помнишь? – спросил хорунжий Цакунков. – Ты первым был…

– За кустами – траншея, а за траншеей – увал и дале, редут. Все, как есть, с амбразурами – чин-чинарем. – торопливо стал говорить Тимофей, пока молчаливый санитар обвивал его бинтами: – Я еще подумал – вот как сейчас он дасть из орудий…

– Охота им на тебя снаряды тратить! – усмехнулся Трофимыч, – Они пехоту подождут.

– Без пехоты никак – согласился Алмазов. – Тута конницей не пройти. Пущай пехтура штыками ковыряется…

– А ты чего успел разглядеть?

– Справа, навроде, орудие – сказал Осип – Вооон там. За бруствером стоит. А здесь прикрытие проложено, за кустами. По стрельбе судя, роты две…

– Я в лазарет не пойду. Ваше благородие, не везите меня в лазарет…Я в полку отлежуся… Тамо у них в лазаретах болезни… Я лучше в полку.

– Ладно, ладно, – говорил хорунжий. – Видно будет…

– Вот, Осип, вишь, мне какое счастье, – говорил Алмазов. – Видать сильно мать молится. Прямо вот ведь на редут летел, а пуля всколизь по ребрам пошла, и там еще две по ноге, но те, вовсе, не в счет… Вот ведь счастье.

– Сажайте его ровнее… Это он сейчас в кураже, а ослабнет – повалится.

Казаки подняли, укутанного бинтами, Тимофея на коня. Пообняли его, схвативши с двух сторон, он болтался, приваливаясь то к одному, то к другому, как тряпичный.

– Посуньте ему под спину пику, не то ружье, чтобы опора была…

– Не учи отца е…ца. – сказал суровый бородач, обнимавший Тимофея. – Мы че по жопу деревянные? Знамо: он сомлеет да оползет … Мы его сейчас скошевкой прихватим…поперек седел, под спину ружье и к плечам ружье.

– У тебя, сказывают, сын родился? – спросил Осип Алмазова, чтобы отвлечь его от боли.

– Ну! Четвертый месяц! Домой ворочусь уж бегать, небось, будет!

– Назвали-то как?

– Прокофием. Прокофий, значит…Первенец! Прямо мне все время – счастье! И вот ранило не до смерти, а боль то я стерплю…Чего там…

Двое казаков, держа, бережно, Тимофея под спину, шагом двинулись по дороге.

В канаве, будто тюк, увязывали в шинель мертвого Ефрема Фролова.

– Чего там? – спросил Осип.

– Две в грудь, одна в голову – разнесло как арбуз.

Артиллерийский прапорщик, бывший с казаками, торопливо набрасывал кроки предполагаемой турецкой позиции.

– Осип, подсоби!

Ефрема закинули поперек седла, прихватили, чтоб не сполз, запасной подпругой.

Взвод потянулся назад к Плевне.

– Ну, что! – сказал Устякин, стоявшим под горою коневодам драгунского полка. – Сбирайтися за нами. Тута кавалерии делать нечего. Надо пехоту дожидать, да с артиллерией…

– Много что-ли турок? – спросили из цепи спешенных драгун, лежащей вдоль канавы шоссе.

– На вас хватит, ишо и на нас останется…

Такие потери в сводках отмечались как незначительные. Но 23 Донской подполковника Бакланова полк таял, ежедневно, теряя людей и коней. Ежедневно конные отряды прощупывали оборону турок вдоль Софийского шоссе, наконец, в штабе поняли – оборона серьезная и брать ее должна пехота, после хорошей артиллерийской подготовки. На Дубняки и Телиш пошла гвардия.

«После переправы через Дунай Гвардия была двинута к Плевне, где после третьей неудачи, 30 августа, решено было сосредоточить достаточные силы для овладения этой твердыней.

На пути нас встретил Государь; вид Его поразил нас; Он исхудал, лицо было землистого оттенка. Объехав полк, Государь вызвал офицеров и в своем слове сказал, что «рад видеть мою старую команду».