– Мама, я… – начала Агриппина, но снова посмотрела на мамины пышные бёдра, обтянутые трикотажем, на тонкие ручки, трогательно торчащие из рукавов, на минимум бюста, тем же плотным трикотажем узкого сарафана придавленный к телу…

М-м-дя… Формат «песочные часы» при раздаче фигур населению проплыл мимо их семьи. Маму было жалко.

А столбик проблем, необходимых подростку для полноты ощущения мира, – нисколько!

Время, на все эти переговоры тратится драгоценное время!

Агриппина бросилась к юбке, завозила по ней утюгом.

Мама не уходила.

– Игнорируешь просьбу? – Мама не могла поверить в происходящее.

– Мама, я не знаю. Не знаю, что ответить…

– Ты куда-то собралась?

– Да, мама.

– Я тебя чем-то обидела? – Мама очень тонко чувствовала настроение Агриппины. И, конечно же, быстро почувствовала и сегодняшнюю неприязнь.

Или – не неприязнь. А девочкино горе…

– Не обидела… – еле выговорила Агриппина. Еле выговорила – потому что соврала. Ведь обидела мама, обидела! Чем? Тем обидела, что была такая, такая…

Но сказать маме, КАКАЯ ИМЕННО она была – с этой своей фамильной фигурой… Какая-какая? Некрасивая, вот какая! Не могла Агриппина маме так сказать. Мама тоже не виновата.

Тут же вспомнилась бабушка – мамина мама. Ещё меньше ростом, ещё грушевиднее и шире. Груша от пра-груши тоже далеко отлететь не может… Дедушку Агриппина вспомнила – тоже мастер Груша, вверху уже, книзу шире, да ещё пальто и шляпу любит носить, усиливая дурное сходство с фруктом. Как сговорились просто, нашли друг друга… Во-о-от кто во всём виноват, во-о-от!

А папины родители? Тоже не красавцы, тоже виноваты. Дедушка – здоровенный, крупный, тяжёлый. Бабушку Агриппина никогда не видела, та умерла перед её рождением. Поэтому папа и назвал новорождённую в честь своей матери – Агриппина.

А…

А уменьшительно-ласкательно называл Агриппину папенька – да, Грушей! Так и матушку его величали! Ай-люли… Ну что тут поделаешь? Предопределение, судьба-с… Как вы яхту назовёте – такая фигура у неё и сформируется! Назвали бы не Грушей, а Розой – глядишь, всё у девочки выросло бы совсем иначе…

Мама, которой по вполне понятным причинам то, что связано с папой, было крайне неприятно, звала свою дочку как угодно – только не Грушей! Груней, Аграфеной, Граней – Граней в основном, конечно. Агриппина и сама себя так называла, и во внешней жизни так повелось – Граня и Граня. Такая вся гранёная-точёная, твёрдая в своих мнениях, как гранит. Грамотная, грациозная, грандиозная. Всё она – многогранная Граня!

Ан нет, зеркало предлагает другую версию – просто-напросто грушевидная гражданочка.

Гру-у-устно грушей быть…

Но Граня по-прежнему не сдавалась. Никакая она не Груша! Сжав зубы, девочка молча одевалась. Мама смотрела, Граня одевалась, одевалась…

Но слёзы всё равно подкатывали. Обидно потому что было.

– Мама, как я выгляжу? – собираясь покидать комнату, спросила Граня маму. Не спросить не могла – тем более что мама стояла у двери и загораживала проход.

– Нормально ты выглядишь! – тут же откликнулась мама. – Только не по сезону. Водолазка – ладно, но юбка, конечно… Что у вас там будет?

– Да всякое такое… – В подробности Граня по-прежнему не хотела вдаваться. – Мама, ведь я некрасивая?

– Ты очень красивая!

– Собственные дети всегда кажутся красивыми! А объективно?!

– И объективно… – Мама сделала понимающее лицо.

– Мама, но я же толстая! – Из-за того, что мама отрицает очевидное, Граня всё-таки расплакалась.

– Да ты что, какая же ты толстая? – всплеснула руками мама.

– Толстая, толстая!

В этот момент открылась дверь, и в комнату заглянули две тётеньки.

– Нет же, Граня, нет! – воскликнула мама.