Позднее в своей жизни Ада пристрастилась к сериалу «Закон и порядок». Поначалу я смотрел его со скепсисом, но затем тоже подсел, а кто бы удержался? Она просматривала по четыре-пять серий в день, а ночью они ей снились, и во сне, как и перед экраном, на ее лице отражались волнение и ужас. Ситуация доходила совсем уже до крайности, когда несколько раз в год сериал запускали на целый день. Тогда Ада практически не выключала телевизор, только разогревала себе что-то в микроволновке и следила, как они ловят жулика.

В первое время я стыдился, что этот звук – единственный во мне после стольких лет упражнений на фортепиано, взбивания масла и шепота молитв, но затем привык и мне понравилось: стало казаться, что те детективы и забавные персонажи «Фрейзера» и есть настоящие мои жильцы, как, вероятно, и Ада видела в них друзей или даже членов семьи. Но это было и проявлением лени. Я слышал облегченный вздох Ады, когда начинался сериал и она могла занять мозг чужими, а не своими проблемами. Жестоко ли будет сказать, что я завидовал ее счастью? Возможно. Но, по большому счету, мне казалось, что у нее есть собственные детективные истории, в которых надо разобраться, так зачем терять время, глядя, как раскрывают другие преступления?

Конечно, не все так просто. Я знаю: я не сборный, немой, как его искусственная древесина, дом, который плюхают на участок. Просто иногда Ада совсем близко подходила к правде или к какого-то рода решению, каким бы ужасным оно ни было. Я видел это по ее глазам, слышал в учащенном дыхании. Она могла оторваться от умывания в ванной комнате или войти из коридора в гостиную, и – вот оно: осознание прошлых событий, их значения и возможности направить в другую сторону. Казалось, будто все ее неудачи сидят на диване, болтая друг с другом, наливая сладкого чая и поедая сырное печенье, как это обычно делали дамы из бридж-клуба, собиравшиеся каждую четвертую среду. На лице Ады отражалось что-то вроде восторга. Затем восторг сменялся борьбой со стыдом, и она пятясь выходила из комнаты или решительно направлялась к телевизору и включала его, дожидаясь, пока все ее промахи не пожмут плечами и не удалятся, обнимаясь у двери, пытаясь охватить Аду, которая реагировала холодно и прибавляла громкости.

В последние несколько лет перед тем, как Элиз выселила Аду (и, поступив так, обрекла меня на медленную смерть, словно оставшуюся старой девой тетку, чья финальная надежда – покинула городок с последним поездом), мы с Адой неизменно смотрели шестичасовые новости. Большая часть событий была чудовищна. Но я помню один сюжет, привлекший мое внимание – сообщение о новом проекте в сфере образования под названием «Ни одного ребенка в отстающих». Я не притворяюсь, будто разбираюсь в политике, но название программы мне очень понравилось и все те дети, которых показали – как они прилежно занимаются в школах, морщат лбы над учебниками математики, а стены пытаются нашептать им формулы, настолько им симпатичны ребята.

Именно так я всегда думал про Аду, до самого последнего дня: «Как ты могла оставить этого ребенка? Всех оставила, одного за другим». Элиз все равно что ушла после того, как Ада назвала ее лгуньей. Айви ушла в тот день, когда попробовала кокаин, пусть даже и жила дома до двадцати пяти лет. Мальчики уехали в колледж. Чарлз умер от внезапного сердечного приступа во время игры в боулинг, как я сказал, в возрасте шестидесяти лет. Типично для него откланяться подобным образом – так безболезненно. Я сознаю, что несправедлив.

После пятилетнего бойкота Элиз была единственной, кто навещал мать регулярно. Хотя у нее имелись все основания ненавидеть Аду. В ее голосе слышалась натянутость, не снятое обвинение, которое соединялось с чувством вины, эхом откликавшимся в душе Ады. Не то чтобы она признавала себя виновной перед этим бесконечным судом – похуже, чем в шоу «Судья Джуди». Ада часто обращалась с Элиз с осмотрительностью и презрением закоренелого преступника. В последние годы своей жизни ей хотелось мира, а Элиз пробуждала слишком много воспоминаний.