В памяти ожили влажные стволы в молочной дымке.
– Бабария! – вскрикнул он что есть мочи. Взгляд его был прикован к шраму на белом ухе, ибо только по нему и можно было узнать прежнюю Бабарию в бесстрастном коротколапом существе с раздутыми сосками. Сделав вид, что не узнала его, собака слабо вильнула хвостом. Ей явно не хотелось заострять на себе человеческое внимание.
– Почему ты не хочешь играть? – спросил Мальчик, опустившись, как в былые дни, на одно колено.
Кто-то, услышав вопрос, пояснил, что Бабарии три года, и она уже взрослая.
– Как это – взрослая?! – закричал Мальчик. – Ведь ей только три годика, а мне целых двенадцать, но я ещё мал.
Ответом было молчание.
Мальчик осмотрел собаку внимательней, и понял, что она беременна. Поодаль развалился, безжалостно щурясь ему в спину, широкогрудый кобель. Мальчик догадался, что это муж Бабарии, и возненавидел его. Это он сделал его собаку взрослой и скучной. Мальчик уже знал, что такое семья, и как становятся беременными звери.
Взяв собаку на руки, как обыкновенную ношу (она не оказывала сопротивления), Мальчик пришёл на старую площадку перед домом, и долго возился, привязывая животное к тополю. Когда же дело было готово, и он отлучился, собака легко, лениво сорвалась с привязи и ушла с широкогрудым, который, как оказалось, всю дорогу плёлся за Мальчиком, пока тот нёс на руках чужое сокровище.
Мальчик, проследив за ними, обнаружил дыру в подвал, где они жили…
Через месяц появились щенки. Они были такими же белоснежными, как Бабария – та Бабария, какую знал он в пору её детства. А ещё спустя месяц он воровато прижал к груди один из живых комочков и, нашёптывая щемящее имя «Бабария», понёс за пазухой домой. – «Может быть, если мы будем неразлучны, то станем расти незаметно и никогда не состаримся?» – думал Мальчик дорогою.
Часть первая
Город Скир
Глава первая
Неровная точка набухала на горизонте – в районе зигзага из гряды холмов.
Неровная точка была прогалиной, которую степной волк видел впереди, а коршун – внизу. Двигаясь пунктирно – то исчезая в ложбинах, то возникая на вершинах холмов и молниеносно скатываясь с них, подобно расшалившейся звезде, – точка не производила впечатления добычи и сбивала с толку степных хищников. Волки залегли в осоке, поглядывая сквозь стебли, и потягивали носом воздух в надежде учуять кровь, а коршуны расширяли круги, словно брошенные в небо, но отбившиеся от рук камни, что зависли, позабыв о земном тяготении.
Никто пока не знал своего назначения. Всё живое находилось как бы на местах, и оттого степь не вызывала беспокойства у чужеземца. Сам себе он виделся отнюдь не точкой, а широкоплечим молодцеватым всадником в джинсовой куртке с закатанными рукавами, синева которой, сохранившаяся на обшлагах, подчёркивала многочисленные полнокровные вены на загорелых руках. Повод послушно лежал в больших суховатых ладонях, и насторожённость коня гасла, пасуя перед спокойствием, сосредоточенным в паре рук.
Лицо всадника было юное, но густо пропитанное пылью и загаром; заросшее щетиной, взгляд из-под взлохмаченных бровей на высоком лбу казался суровей, чем надо бы, и возраст за характерным обликом странника оставался неопределённым. Издали конь и всадник походили на двух невольников, несущих носилки с царственной особой, и не были, следовательно, замечены в сходстве с кентавром. За плечом у всадника покачивался походный мешок, который он почему-то отстегнул недавно от седла; за поясом торчал кинжал. Не одну соломенную шляпу износил он на летних маршрутах; то, что покрывало теперь его голову, напоминало развороченную копну.