– Тогда…

– Побежишь в монастырь? Чтобы тебя поймали и отдали за святотатство чёрным братьям Святого Доминика? А деревню… не спалят, конечно, но виру наложит такую, что хоть поголовно в сервы продавайся. Ладно, посидели – хватит. Пойдём-ка ко мне.

Старик с кряхтением встал и двинулся дальше, Жиль поплёлся за ним. В доме священника их ждали. Молодой помощник отец Фабий уже растопил очаг, а завидев настоятеля и его гостя, поставил на стол горячей каши. Жиль, хотя ему кусок в горло не лез, вынужден был давиться, но есть до последней ложки. Иначе нанесёт хозяевам обиду. От обильной еды на пустой желудок и от переживаний потянуло в сон, и до дома парень добрался в осоловелом состоянии. Последняя мысль, перед тем как веки окончательно сомкнулись, была: «Завтра проститься с отцом Аббоном и выручать Урсюль».

Утро всё изменило. Жиль встал ещё затемно, быстро собрал котомку и вскоре был возле церкви… Там его встретил плачущий отец Фабий. Ночью у настоятеля опять случился приступ грудной жабы, но в темноте отец Аббон плеснул себе в кружку слишком много успокаивающего отвара, и лекарство стало ядом. Жиль замер, словно его ударили обухом по голове. Как такое может быть? Ведь ещё только вчера старик ворчал и наставлял, а сегодня… О немедленном побеге из дома теперь не могло быть и речи. Да и не справится совсем недавно назначенный отец Фабий с похоронами один. А Жиль в последний год не раз исполнял в церкви обязанности помощника-мирянина.

Дни до похорон пролетели будто в тумане. Пришёл в себя Жиль, лишь когда над могилой отзвучали последние слова заупокойной молитвы, и была насыпана последняя лопата земли. Но уйти домой отец Фабий не дал, попросил остаться. Когда церковное кладбище покинули последние из селян, он позвал Жиля в дом, где достал из сундука несколько книг и небольшой листок пергамента.

«Здравствуй ещё раз, Жиль, мой ученик и духовный сын. Последние месяцы чувствую я, что призовёт меня вскоре Господь, держать ответ пред престолом Его. И если читаешь ты строки эти, так оно и случилось. Не все земные дела успел я завершить, поэтому оставляю их тебе. Многие годы трудился я над летописью путешествия вместе с графом Раймундом из Тулузы в земли сарацин. Тебе же завещаю немедля отправляться в город Париж, где найти в Университете Сорбонна профессора права и богословия Гильома де Шампо, дабы передать ему труды мои».

Едва дочитав, парень уронил листок на пол. Как? Ведь ему надо спешить в Шампвер, пока Урсюль не приняла постриг. Но нарушить волю отца Аббона, особенно посмертную – это страшный грех! Жиль застыл, руки и ноги отказывались повиноваться, словно превратились в неподъёмные дубовые колоды. Будто со стороны он услышал свой голос:

– Я повинуюсь воле моего наставника и отца духовного. Где рукописи, которые я должен передать профессору Гильому?

Неделю спустя Жиль шёл через лес в сторону Парижа и даже нашёл двоих попутчиков. Мысли об Урсюль ещё приходили перед сном, но всё реже: молодость брала своё, выгоняя тоску. Да и спутники особо скучать не давали. Высокий и крепкий Пьер, судя по русым с медным отливом волосам и правильным чертам лица – был, по-видимому, из герцогства Бретань. Там и среди благородных семей, и среди простолюдинов нередко чувствовалась кровь викингов, а многие шевалье вели свой род чуть ли не от Латинской империи. Второй спутник Манюэль – полная противоположность Пьеру,– низенький и смуглый круглолицый уроженец Прованса. Как положено северу и югу, оба и часа не могли провести вместе, чтобы не сойтись в споре. Особенно когда выяснилось, что оба спутника – почти ровесники, всего лет на шесть-семь старше Жиля, но их занятия противоположны друг другу. Пьер – такой же школяр, каким назвался и Жиль, тоже идёт в Париж, где надеется сдать экзамен и поступить на один из Старших факультетов – богословский. А Манюэль отдавал свои предпочтения, по его словам, Великому искусству алхимии… Стоило Пьеру в первый же день знакомства высокомерно заявить, что алхимия не входит в число свободных искусств, поэтому её нельзя считать наукой, а лишь ремеслом, как школяр стал врагом южанина.