– Что ты себе позволяешь, Никифороф, мать твою! – заорал ТиТиПи, возрождаясь. И Дарвин начала приходить в себя. А меня уже было не остановить:

– А еще мы можем заметно открыть глаза, и не только мировому научному сообществу, на то, что постояльцы кремля не достойны вечной жизни, даже если нам когда-нибудь удастся получить структурированную воду. Никто не достоин.

ТиТиПи не пожелал втягиваться в дискуссию с лаборанткой и влепил мне затрещину. Я упала и ударилась лицом о кресло. Глаз начал сразу заплывать. Но я продолжала моросить уже с пола, чувствуя себя то Жанной ДАрк, то Новодворской.

– Если бы вы не втюхали Дарвин в качестве научной проблемы заведомо провальную шнягу, о бесперспективности которой твердит мировая наука, мы не стали бы ввязываться в эту авантюру, тухнуть на службе и пудрить кремлевской публике мозги несбыточными косяками.

– Заткнись! – ТиТиПи больно ухватил меня за руку и потащил за собой. Чтобы не волочиться следом по полу, я кое-как успевала перебирать ногами и даже временами повисать на нем. И продолжала задираться:

– Воду из-под крана невозможно структурировать в живую, дарующую бессмертие. Как ни старайся. Любую другую – тоже. Это шарлатанство чистой воды. – И была уверена, что дотащив до входных дверей Лэба, Тихон швырнет на мраморные ступени и вернется к Дарвин. Но он тащил меня дальше, положив болт на все. Теперь уже по брусчатке. И я начинала догадываться, куда и зачем…

Сейчас было самое время попользоваться мной, вместо престарелой Тихоновой жены. Странно красивой, как бывают красивы богатые женщины на старинных фотографиях или полотнах: молчаливые, загадочные и недоступные всегда. А Тихонова половина к тому же была необычайно холодна и умела держать дистанцию. И заговорить с ней или просто поздороваться, мог отважиться далеко не всякий, даже на теннисных кортах, куда она приезжала на кабриолете Maserati класса люкс.

Между тем, наше с Тихоном путешествие по брусчатке затягивалось. Я терялась в догадках, куда он тащит меня, потому что административный корпус клиники, где был его кабинет, мы давно прошагали. Охранники, что в отдалении тащились за нами, тоже недоумевали, но приблизиться не решались.

Мы остановились перед входом в огромный трехэтажный корпус лаборатории сравнительной генетики поведения, которой заведовал урюпинский священник, отец Сергий, в миру – доктор биологических наук, профессор Даниил Федорович Козельский, по прозвищу Данила Козел. «Значит, «чуть не поимел» – это не про меня сегодня. Значит, насиловать не будет: ни один, ни с помощью охранников», – подумала я, не зная – радоваться или сожалеть.

Тихон бросил меня у дверей: массивных двустворчатых деревянных ворот с резьбой по периметру, обитых снизу медными листами, как в фильмах про вампиров. Вошел внутрь, не обернувшись. Охранники, выдержав паузу и посовещавшись, подошли. Поздоровались осторожно. Взяли подмышки – сама я идти уже не могла – и затащили в холл. Я весьма смутно представляла себе сравнительную генетику поведения, особенно при таких масштабах исследовательской лаборатории, где на каждом этаже могло разместиться по танковому батальону. И, приходя в себя в обществе охранников, пыталась угадать, какую пакость готовит ТиТиПи?

Через бесконечные системы индивидуального контроля меня завели в огромное помещение на втором этаже с центрифугой в дальнем конце почти бесконечного пространства. В таких центрифугах закручивают космонавтов в предполетной подготовке. «Не в космос же он собрался меня запускать, вместо биглей», – билась в голове шальная мысль. Я вообще перестала соображать от неизвестности и страха, зная возможности, мстительность и силу воображения ТиТиПи. И групповое изнасилование казалось подарком судьбы.