Закрыв двери и притаившись в углу, мы нетерпеливо считали минуты до отхода поезда.

Часов около 11 утра поезд медленно тронулся, оставляя Царицын. Мы перекрестились, на душе стало сразу легче.

Проехали две-три станции. На одной из остановок к нам зашел казак посмотреть, как мы устроились. Мы уверили его, что нам очень хорошо, и если не хватает для полного удобства, то только сена или соломы, чтобы подстелить на пол. В этом он обещал нам помочь и, действительно, немного погодя принес целый тюк сена.

Усталые от бессонных ночей и волнений, мы зарылись в сено и так проспали до позднего вечера. Проснулись бодрыми и веселыми и принялись за еду, решив по случаю удачного минования Царицына, выпить по рюмке водки, да и к тому же было холодно. Ночь прошла спокойно. После полудня 22-го января мы проезжали Сальский округ с его обширной, не поддающейся охвату глазами дивной степью. Станции были на большом расстоянии одна от другой и почти пусты. На остановках мы заводили разговоры с казаками, успев с некоторыми из них подружиться. Начальства в поезде не было. Эшелон состоял из разных сборных команд и казаков, отставших от своих частей, главным образом 2-го Донского, Сальского и Черкасского округов. По мере движения состав поезда уменьшался: отцеплялся то один, то другой вагон, и казаки по домам шли походным порядком. К нашему счастью, наш знакомый казак был Старочеркасской станицы и, следовательно, ехал дальше других.

Помню, как после станицы Великокняжеской к нам зашел казак-одностаничник впустившего нас и, разговаривая, вдруг неожиданно выпалил, обращаясь к Сереже: «А вас, ваше благородие, я знаю, вы – поручик Щеглов».

Могу заверить, что разорвавшаяся бомба не вызвала бы того эффекта, какой произвели на нас эти слова. Заметив наше смущение, казак продолжал: «Да вы не бойтесь, ваше благородие, я никому не скажу, вы были для нас отец родной. Нас тогда прикомандировали к штабу Н. дивизии, а вы были начальник пулеметной команды. Здорово, ей-богу, вы оделись, никто бы вас не узнал, да и я сам первый раз думал, что ошибся, но другие ребята сказали мне, что это вы едете с нами».

Овладев собою и сознавая, что отпираться будет бесполезно, Сережа ответил: «Сейчас и я тебя узнаю, ты – приказный Чернобрюхов». «Так точно», – весело крикнул казак.

«Так вот что, Чернобрюхов, теперь ты знаешь кто я, и, если хочешь, можешь пойти и выдать меня большевикам, а они, конечно, меня выведут в расход».

«Да что вы, ваше благородие, разве я Бога не имею, мне-то что, вы мне не мешаете, едете, ну и езжайте», – немного обидевшись, проговорил казак.

«Ты, пожалуйста, не сердись, – сказал Сережа, – я пошутил, я знаю, что ни ты, ни твои станичники болтать зря не будут, зла я им не сделал, расстались мы друзьями и лучше возьми вот 10 рублей, купи водки и выпей с ними за мое здоровье».

Обрадовавшись и не ожидая вторичного приглашения, Чернобрюхов, взяв деньги, стремглав выскочил из вагона. Не прошло и минуты как он вновь появился еще с двумя казаками, пришедшими благодарить «их благородие» за подарок.

Чтобы оправдать цель своей поездки и выпутаться из неприятного положения, Сережа рассказал, будто бы у него в Новочеркасске находится больная мать, и он едет ее проведать. Но так как большевики офицеров на юг не пропускают, то ему пришлось переодеться в солдатскую форму.

«А вы, ваше благородие, хорошо нарядились, совсем нельзя вас узнать», – говорил еще один казак. «Мы долго сумлевались и так, и этак глядели на вас, чи вы, чи не вы, да только когда вы заговорили, – тут мы вас все признали». Не оставили они в покое и нас. Улыбаясь и подмигивая лукаво Сереже, один из них добродушно промолвил: «Да и эти вот, какие же они солдаты. Еще тот, указал он на меня, может быть, и есть купец, а вот другой как пить дать офицер, только, кажись, на фронте никогда их не видел».