– Никита Хрущев первый увидел перехлест с репрессиями. Мой отец, крестьянин-западник, всю войну выращивал хлеб и скот, вернулся из ссылки в свои края. Я тогда был пацаном, но понял науку батьки – блюсти свою нацию, защищать её от всех вредоносных идей большевизма и выиграл: в мои руки власти Львова вручили судьбу коллектива завода. Ты, кстати, тоже не ладишь с коммунистами, потому на рядовой должности, хотя голова у тебя варит. Переезжай к нам, устрою протеже.

Однокашник был директором завода. Владимир Белянкин на наживку не клюнул, отмолчался, хотя в душе вспыхнуло возражение против бандеровского уклона своего однокашника, а только мягко возразил:

– Ты, Геннадий Степанович, не совсем прав. Давай не будем уклоняться от цели моей командировки.

Директор согласился, но за эти несколько дней работы на заводе Владимир понял, что доверчивые и добрые советские рабочие легко приняли взгляды директора, в частности, восхваление своей нации, стремление к самостийности и неприязни к русским. И это в конце семидесятых годов. В Харькове подобные настроения отсутствовали. А теперь?

Теперь, несомненно, он потерпел личное поражение не менее, чем разгром Советского Союза в холодной войне от американцев. Это поражение усугубилось правлением президентов Кравчука, Кучмы и их последователей. Он ждал нового удара, который вскоре последовал.

У его приятеля Анатолия внуки близнецы, мальчик и девочка, шестиклассники. Над ними и их одноклассниками, по словам товарища, в школе проводился чудовищный эксперимент. Владимир Ильич сначала не поверил словам, посчитал бредом пьяного человека. Приятель действительно был выпивший, потому, скорее всего и пошёл на такое откровение. Из сумбурного рассказа выходило, что директор школы пригласил в кабинет учительницу, ведущую естественные предметы и анатомию, усадил её напротив себя и, несколько смущаясь, сказал:

– Людмила Павловна, наши друзья предлагают внедрить в программу занятий некоторые новшества.

– В чём оно заключается? – насторожилась учитель, видя смущение директора.

– Истинная демократия доступна массам в том случае, если люди полностью раскрепощены в мыслях, в поступках, в образе жизни. Наши традиции воспитания устарели, их надо в корне менять.

– Это не просто. Что же предлагают «наши друзья»? – в голосе звучала ирония.

– В субботу у вас дополнительные занятия. Предложите ученикам показаться на уроке в нательном белье. Проведите наглядный урок анатомии на близнецах Гуренко.

– Как? Раздеть детей в классе? Меня сочтут сумасшедшей!

– Вот за это сумасшествие наши друзья хорошо платят. – Директор вынул из кармана пухлый конверт и протянул его учительнице. – Это пока аванс, отказываться бессмысленно, найдутся другие, а вы схлопочете неприязнь.

– И что же, мои внуки с восторгом восприняли раздевание в классе, показывая свои телеса! – с негодованием рассказывал приятель Владимиру Ильичу новость, бередившую душу. – Я случайно подслушал детей, собравшихся возле качелей, когда возвращался из магазина. Они шумно обсуждали событие. Для них, видите ли, прикольный урок получился. Смеются. Это что же происходит у нас на глазах, с какой целью?

Владимир Ильич уставился на приятеля остановившимся взглядом, словно его оглоушили дубинкой по голове. До него дошел зловещий смысл, вытекающий из рассказа.

– Я смотрю, Володя, с тобой неладно?

– Очень неладно, Толя, школа растлевает наших детей, растаптывается наша человеческая мораль, а мы молчим!

– Мы с тобой плетью обуха не перешибём. Школа встроена в систему прочно. В ней, видишь, какое тайное течение обнаружилось, захлестнуть может любого.