– Вперёд, боец, грудиной на амбразуру!

В вестибюле, куда Фима вошёл с человеком в новеньком похрустывающем камуфляже без погон и знаков в петлицах, стоял разноголосый шум. Кандидаты успели уже освоить пространство. Самые шустрые развалились в креслах, кто-то устроился на полу, другие стояли, оглядываясь по сторонам.

– О-о-оп! – на манер строевой команды, раскатисто, крикнул человек в камуфляже.

Замолчали. Смотрели улыбчиво.

– Мебель не ломать. В помещении не курить. Вне помещения тем более не курить. Начинаем бросать. Сортир – прямо по коридору налево. Мужской. Остальным направо.

Грянул смех. И Фима тоже улыбнулся – но скорее этой всеобщей мальчишечьей готовности захохотать от незамысловатой кирзовой шутки. Он собирался уже найти себе местечко на этом птичьем базаре, но увесистый шлепок в спину отправил его к лестнице:

– Ты ещё здесь, красота моя? Бегом наверх, Тихомиров заждался.

Тогда Фима впервые встретился с Тихомировым. Тот выглядел совсем не таким приветливым, как на заглавной странице сайта. Фима вошёл в кабинет, доложил, как инструктировали по дороге:

– Кандидат Бочкарёв Ефим Степанович.

Тихомиров попружинил ладонью по своему ёжику, глянул на Ефима исподлобья.

– Какой была первая печатная книга на Руси? Только сейчас Фима заметил батюшку в дальнем углу комнаты, возле журнального столика.

– Какой была первая печатная книга на Руси? – повторил священник и, придерживая наперсный крест, наклонился к столу за бутылкой минералки.

Это был простой вопрос.

– «Апостол», – ответил Фима и посмотрел сначала на батюшку, потом на Тихомирова.

– Молодец, – сказал батюшка, наливая в стакан шипучую минералку. – Что-нибудь из «Апостола» прочитать можешь?

Фима открыл было рот, но вдруг осёкся. Знал ведь – и вот вылетело!

– Ну ничего, ничего, выучишь.

Тихомиров откинулся на спинку стула и бросил на стол перед собой покрытый печатным текстом лист: обязуюсь выполнять, соблюдать, не разглашать. Постучал по бумаге пальцем. Фима подошёл, расписался там, куда ещё раз, для верности, клюнул начальственный палец. Смущение, охватившее его из-за того, что он не вспомнил ничего из «Апостола», отступило.

– Ну что, философ, проникся?! – донеслось со двора. – Снимай железа, хватит!

Хорошо. Выстоял паренёк.

Тихомиров запустил руку в ящик стола, вынул и уложил поверх договора цепочку с армейским жетоном: на одной стороне выгравированное церковно-славянским шрифтом «Владычный Стяг», на другой – личный номер. С этой минуты Фимин личный номер. И пустое колечко для крестика.

Фима взял жетон, не зная, нужно ли надеть его прямо сейчас или для этого будет какая-то особая церемония.

– Веремеева зови, – сказал Тихомиров.

Фима кивнул и, зажав цепочку с жетоном в руке, вышел за дверь.

Голова быстро тяжелела. Снова зашумели.

Отец Михаил встал, строгим взглядом обвёл самых шумных.

– Довольно кричать. Не в спортзале.

Он вернулся к окну.

– Фима, Прохор Львович подписал приказ о твоём отчислении.

Кажется, кто-то сказал: правильно, и остальных вместе с ним.

За дверью ухала падающая на пол швабра. Упала – чавкнула. Поползла по доскам.

Приказ об отчислении.

Здесь всё останется по-прежнему: побудка, пробежка – мохнатый пёс Гавка трусит рядом, заливаясь счастливым лаем; короткое напутствие священника перед началом нового дня; завтрак; занятия в спортзале, лекции в классах. Парашютная подготовка – прыжки с «крокодила». К концу августа обещали настоящие прыжки. Всё лето, пока длятся сборы, стяжники, собранные здесь, в бывшем пионерлагере «Казачок», продолжат укреплять дух и плоть. Уже без него. Его – исключат. Почему-то только его одного.