– Хвастун и дурак, – вот что подумал он сам, одновременно наливаясь дополна внутри диким восторгом оттого, что организм действительно чувствовал себя превосходно; не болело даже внизу живота, где последние полгода тянула и тело и душу нудная непреходящая боль, из-за чего, собственно и произошла вся история с бессонной ночью восемнадцатого сентября две тысяча пятнадцатого года, с автоматическим пистолетом Стечкина – самым преданным и надежным другом Кудрявцева, и с пальцем на его курке.

– Никому я в этом мире не нужен, – вспомнил он вдруг последнее, о чем подумал перед своим выстрелом, закончившимся так необычно, – а вот хрен вам, ребята! Я еще очень даже нужен – хотя бы вот этой бабке Оле.

Последняя лежала, накрытая какой-то грудой из переломанных досок и всяческой рухляди, которая годами копится в любом деревенском сарае – а именно сюда въехал трактор Анатолия Анатольевича Никитина, как оказалось ровесника профессора – и по официальному возрасту, и по внешнему виду.

Бабка Оля действительно шевелилась и даже слегка постанывала. Кудрявцев вдруг не к месту улыбнулся, подумав, что неведомая пока Ольга окажется очень бойкой старушкой… лет двадцати. Никто из бойцов профессорского и иного рядового состава улыбки этой видеть не мог, потому что все дружно разгребали завал; кроме командира, естественно. Александр задумчиво разглядывал что-то сельскохозяйственное и непонятное – фрезу или культиватор – которым трактор упирался в железобетонную стену, раньше бывшую частью чьей-то квартиры. Назад четырехколесной «Беларуси» ходу не было, если только уронить стену. Однако такой вариант подполковник пока даже не рассматривал – и трудоемко, и опасно, а главное – на все эти стены, крыши, подвалы у него уже были планы. Причем далеко идущие.

Бабу Олю, действительно оказавшейся молодухой, да такой красивой, что вполне могла поспорить с аристократичной соседкой Александра, уже освободили от всех обломков, но не от левого переднего колеса трактора, которое прижимало женщину к фундаменту. Стены сарая над ней не было – ее всю вынесло вперед бампером МТЗ, явно самодельным, сваренным из швеллера двадцатки, для которого тонкие бревнышки не были преградой.

Поэтому подполковник сейчас имел удовольствие лицезреть не только своих бойцов, таких разных, Ольгу, которую ну никак не мог называть бабкой, но и лес метрах в двадцати. Лес редкий, светлый, состоящий из громадных деревьев неизвестной породы, но явно не сосен, елей или лиственниц – какие там еще хвойные могли произрастать рядом с Саратовом?

Тракторист Никитин с виноватой похмельной физиономией первым предложил:

– Может, колесо приспустить?

– Ага, – с иронией упрекнул Дубов, – недодавил, да? Чего тебе бабка сделала? У ней и так наверняка несколько ребер треснуло. Еще сантиметров пять-десять и все – каюк. Ты где, давильщик, работал?

– Где-где? В лесхозе, или как он там сейчас называется – какое-то ГАУ.

– Разлаялся тут, – проворчал здоровяк, – что, ни разу не застревал в лесу? Хватай вон стропилину – вываживать будем.

Кудрявцев не вмешивался – тут мужики были в своей стихии. Уже через минуту два парня, без помощи остальных, используя закон рычага, о котором они скорее всего из далеких школьных лет не помнили, приподняли передок трактора достаточно высоко, чтобы подполковник с Романовым быстро и аккуратно выдернули Ольгу. Ее красивое лицо было перекошено гримасой боли, но видимых ран было немного. «Кровищща» оказалось длинной царапиной на правой руке, кровь из которой была размазана от локтя до ладони. Впрочем и кровь, и сама царапина уже вполне подсохли и никакой опасности не представляли.