– Миссис Эдевейн?

Элеонор открыла глаза и поняла, что находится в библиотеке на диване, рядом с Энтони, и его большая ладонь по-прежнему бережно сжимает ее руку. На миг Элеонор удивилась, когда заметила, что напротив сидит человек с маленьким блокнотом в руках и карандашом за ухом. Вихрем вернулась реальность.

Репортер. Пришел поговорить о Тео.

Руки без ее любимого малыша словно налились свинцом. Вспомнилась первая ночь, когда они с Тео были только вдвоем. Из всех четырех детей только он родился почти под утро, и, убаюкивая сына, Элеонор чувствовала под рукой движения пяточек, тех самых маленьких крепких ножек, которые всего лишь день назад брыкались внутри ее живота. Она разговаривала с сыном, шептала, что всегда будет его оберегать…

– Миссис Эдевейн?

С Тео все было по-другому с самого начала. Элеонор любила всех своих детей, пусть и не с первого взгляда, если быть честной, но уж точно к тому времени, когда они начинали ходить, однако Тео она не просто любила. Она не чаяла в нем души. Когда Тео родился, Элеонор положила его, завернутого в одеяльце, на свою кровать, долго смотрела ему в глаза и видела там всю мудрость, с которой рождаются младенцы. Сын отвечал ей взглядом, как будто пытался рассказать о тайнах вселенной, маленький ротик то открывался, то закрывался, словно произнося слова, пока еще незнакомые или, возможно, уже забытые. Элеонор вспомнила, как умирал отец. Папа точно так же смотрел на нее бездонными глазами, а в них было все, что он не успел ей сказать.

– Миссис Эдевейн, фотограф хочет сделать снимок.

Элеонор мигнула. Ах да, репортер. Его блокнот напомнил об Элис. Где она? И, если на то пошло, где Дебора и Клемми? Наверное, кто-то приглядывает за девочками. Может, мистер Ллевелин? Тогда понятно, почему Элеонор не видела его все утро: наверное, он взялся помочь с детьми, чтобы они не попали в беду. В прошлом Элеонор сама часто его об этом просила.

– Секундочку, мистер и миссис Эдевейн. – Второй человек, грузный и раскрасневшийся от жары, помахал рукой из-за штатива. – Посмотрите сюда, пожалуйста.

Хотя Элеонор привыкла фотографироваться – она ведь была маленькой девочкой из сказки, ее постоянно рисовали и фотографировали, – сейчас ей хотелось забиться в укромное место, закрыть глаза и ни с кем не разговаривать. Она так устала, ужасно устала.

– Милая, давай уже закончим, – прозвучал у ее уха тихий и ласковый голос Энтони. – Я держу тебя за руку.

– Здесь очень жарко, – прошептала Элеонор в ответ.

Шелковая блузка прилипла к спине, юбка на поясе собралась некрасивыми складками.

– Миссис Эдевейн, посмотрите сюда.

– Я не могу дышать, Энтони, мне нужно…

– Я рядом, милая. Я всегда буду с тобой.

– Внимание, снимаю!

Вспышка полыхнула белым светом, на миг ослепив Элеонор, и ей почудилось, что у стеклянных дверей маячит чей-то силуэт. Наверняка Элис, подумала Элеонор, тихо стоит и наблюдает.

– Элис? – позвала она, отчаянно моргая, чтобы вернуть зрению ясность. – Элис!

Вдруг со стороны озера донесся громкий мужской крик, репортер соскочил со стула и бросился к окну. Энтони встал, Элеонор тоже поднялась на внезапно ослабевшие ноги. Время, казалось, замерло, пока юнец-репортер не повернулся, покачав головой. Его возбуждение явно сменилось разочарованием.

– Ложная тревога, – сказал он, доставая платок и вытирая лоб. – Всего лишь старый башмак. Тело не нашли.

У Элеонор едва не подломились колени. Она повернулась к дверям, но Элис там уже не было. Взгляд Элеонор упал на зеркало над камином, и она не узнала свое отражение. Тщательно выверенный образ благовоспитанной матери семейства исчез; возникла девчонка, которая когда-то давно жила в этом доме, естественная, открытая и необузданная.