Многим из гостей показалось, что обед промелькнул как один восхитительный миг. По обе стороны от Гертруды Чэттесуорт разместились влюбленный Паддок и загадочный большеглазый Мервин. Для пылкого воздыхателя обеденное время летело на розовых крыльях. Маленький Паддок был в ударе, без устали сыпал театральными и прочими занятными байками, чего не могла не оценить соседка, улыбавшаяся ему чаще обычного; и пусть особа куда более могущественная мерила его далеко не столь приветливыми взглядами, у лейтенанта все же голова шла кругом от успеха и он был счастлив, как принц, и горд, как павлин.

Трудно иной раз бывает отгадать, о чем думают молодые леди, что им по вкусу, а что нет, но Клафф, сидевший у противоположного конца стола, наблюдал старания Паддока и признавал его человеком на редкость приятным (Клафф, подобно многим, кто далек от literae humaniores[20], питал почтение к «книжной учености», а обрывки знаний о театре, которыми был напичкан Паддок, Клафф относил именно к этой категории и, соответственно, смотрел на своего сослуживца как на сущий кладезь премудрости, а стихами его восхищался безмерно, мало что в них при этом понимая). Так вот, Клаффу почудилось, что при всех светских талантах, в изобилии продемонстрированных сегодня Паддоком, мисс Гертруда ничуть не была бы разочарована, если бы кто-нибудь облачил в униформу и усадил на место Паддока деревянный манекен, на который Гертруда набрасывала драпировки, когда рисовала, – имеющий глаза, но не видящий, имеющий уши, но не слышащий.

Короче говоря, догадливый капитан по многим мелким признакам заключил, что мисс Гертруда отдает предпочтение своему новому знакомцу – красивому и, вероятно, не лишенному красноречия, невзирая на снедавшую его печаль. Догадки, однако, не всегда совпадают с истиной. Впрочем, Клафф ли заблуждался или сам Паддок, это не мешало маленькому лейтенанту пребывать в те минуты на седьмом небе от счастья.

Когда наконец дамы удалились в гостиную, где их ждал чай, Паддок умолк и погрузился в приятные размышления; однако, будучи великодушным и уверенным в своем превосходстве соперником, он постарался вовлечь Мервина в разговор и нашел его сведущим во многих вещах, самому лейтенанту знакомых недостаточно; в особенности это относилось к театру и драматургии континента – Паддок слушал о них с жадностью. Тем временем генерал не давал компании скучать: за оживленной беседой он раскупорил бутылочку белого испанского вина, из которого в свое время был приготовлен свадебный поссет для его отца! Дейнджерфилд, несмотря на не совсем приятный голос, также сумел увлечь слушателей: он поведал две-три любопытные истории о старых винах и их ценителях. Затем Клафф и Паддок по просьбе генерала порадовали гостей своим искусством, – не будучи обладателями изрядных голосов, они нередко пели дуэтом, и вместе у них получалось неплохо. А когда Дейнджерфилд упомянул, что ему довелось попробовать китовое мясо, неисправимый Паддок, по своему обыкновению, поделился замечательным рецептом – блюдо называлось «ошарашенный ткач». «Ткач» оказался рыбой, а «ошарашить» значило вынуть его изо льда и погрузить прямо в кипяток; от дальнейших подробностей рецепта старый генерал так смеялся, что щеки его оросились слезами. А Мервин и Дейнджерфилд, ошарашенные не меньше «ткача», не без любопытства разглядывали молодого воина, обладателя столь замечательных познаний.

Кларет, как и все прочие вина из генеральского погреба, способен был удовлетворить самый взыскательный вкус, о чем Дейнджерфилд убежденно и заявил в краткой похвальной речи, а затем, к восторгу хозяина, безошибочно угадал год розлива. Таким образом, генерал убедился, что мнение лорда Каслмэлларда, называвшего Дейнджерфилда человеком удивительным, недалеко от истины.