– Хорошо, милый.

Примерно через час после этого ночного разговора они тихонько сошли с крыльца, сели в машину и уехали.

Наутро Никишин проснулся и обнаружил, что библиотека не закрыта, входная дверь на крыльце широко распахнута. Он взбежал на второй этаж, прошёл через все три проходные комнаты, зашёл в спальню, там и услышал от меня про ночной разговор.

И, схватившись обеими руками за голову, Никишин принялся выть. Те, которые ночью разговаривали, не знали того свойства слов, что они оставались жить ещё долгое время спустя после того, как были произнесены. Что некоторые из них вообще оставались безысходно после своего рождения на свет. «Счастлив я, что целовал я женщин, мял цветы, валялся на траве, и зверьё, как братьев наших меньших, никогда не бил по голове». Есенин, который учился в реальном училище в Спас-Клепиках, бывал у меня, и в доме звучали его стихи… И они тоже навечно впитались в мои стены.

Никишин услышал через меня ночной разговор шахидки и хозяина её жизни, парня с бородой, и мгновенно могуче настроился на беспрецедентное под звёздами дело. Он знал заранее, что произойдёт, но решил опередить смерть. Или, если прекрасная красавица-шахидка рвалась к ней из-за какой-то своей любви, о которой Никишин не знал и которую ни в коей мере не испытывала она к нему, – то хотя бы умереть вместе с нею, крепко держа её в объятиях.

Об этом последнем желании я успел узнать у него в тот миг, когда он, выстроив прямой как луч коридор своего пространства от меня и до ворот Ходынского парка, – устремился к своей цели со скоростью света, а я за ним вдвое быстрее. Почему я определил, что моя скорость оказалась вдвое быстрее скорости света? Я дом, низ кирпичный, второй этаж деревянный, двигаться по земле не умею, летать по воздуху также. Однако каким же это образом я смог оказаться вместе с Никишиным одновременно у ворот Ходынского парка, увидеть всё то, что с ним произошло там, и затем снова очутиться на старом месте в дремучем городке Тума? И это вовсе не сходя со своего фундамента из тёсаных глыб Приокского белого известняка? Ответа нет, есть только факт, мысленно увиденный мною.

Значит, если Никишин мог пролететь по коридору своего пространства с самой большой скоростью – каковой, по утверждению Альберта Эйнштейна, является скорость света – то я, моё сознание, пролетело туда и обратно за то же время и, стало быть, двигаясь вдвое быстрее света.

Девочка Геля родилась в этой комнате и умерла там же, когда ей исполнилось 24 года. Умерла она от чахотки в тот день, когда два батальона латышских стрелков проследовали мимо меня по Касимовскому тракту. Шли с тяжким топотом пехоты на марше, растянувшись на две версты, Туму прошли без остановки, только во двор заехали всадники в невиданных мундирах, в высоких фуражках и напоили коней у колодца.

А за четыре года до этого та, что лежала в дальней комнате на белой перине и еле втягивала воздух продырявленными лёгкими, – Геля была быстроногой барышней с высокой тонкой талией, с пышными гнедыми волосами, убранными в замысловатую высокую причёску в виде короны. Во двор заехали два велосипедиста в коротких, до колен штанах и тоже попросили воды, двое красивых парней из благородных. Один был с длинными волосами, другой коротко стриженный. Геля – двадцатилетняя – резво выбежала им навстречу с белой эмалированной кружкой, набрала ведро воды из колодца и предложила им черпать прямо из бадейки. Кружку она передала из рук в руки длинноволосому, Александру, и заглянула ему в глаза. И увидела в этих глазах себя, какою она представилась юноше, и выглядела она совершенной красавицею, каких мало бывает на белом свете. Коротко стриженный его спутник стоял на велосипеде, одной ногой на педали, другою на земле. Он так и не слез с велосипеда и, напившись воды, сразу уехал со двора в открытые ворота, виляя из стороны в сторону, на своей двухколёсной машине. Этого коротко стриженного парня я больше никогда не видел у себя. И только однажды, когда у Александра спросила Варвара, старшая сестра Гели: