– Понимаю, ты недовольна своей участью, но клевета ниже твоего достоинства, Фэллон.

– Разве ты не слышал? У вороньей подстилки больше нет достоинства.

Катон морщит нос.

– Не называй себя так.

– О, не я себя так прозвала, твои соотечественники наградили меня этим прозвищем. И другими: Багровая Шлюха, Шаббинская Стерва.

– Какие соотечественники?

– И мне хотелось бы знать, но Данте с Таво сочли, что искать их и наказывать нет никакой необходимости, поэтому их личности еще некоторое время будут для нас загадкой.

Сердце дрожит от злости при воспоминании о том, как Эпонина предложила восстановить мой маленький голубой домик в Тарекуори на неббинские деньги. Надеюсь, она в безопасности. Надеюсь, она нашла союзника получше меня, и он поможет ей свергнуть отца.

– Скоро вернется твой дедушка и принесет наряд. Если не хочешь, чтобы он присутствовал при купании, следует поторопиться. – У Катона низкий и напряженный голос – он недоволен или задумался?

Я молюсь, что второе. Катон обладает не только добрым сердцем, но и умом. Несомненно, свет, который я пролила на произошедшие в Монтелюче события, проникнет глубоко в голову и заставит понять, что он поставил не на того монарха.

Мы возобновляем путь.

– Что насчет Эпонины? – спрашиваю я.

– В каком смысле?

– Она осведомлена о том, что ее суженый женился на другой?

– Эпонина вернулась с отцом в Неббе после того, как… – Катон поджимает губы, обрывая окончание фразы.

– После чего?

– Можешь искупаться здесь. – Он толкает дверь, открывая очередное обсидиановое помещение, на этот раз не больше, чем спальни в «Дне кувшина».

Посредине стоит медная ванна. Рядом – ночной горшок и стул с двумя аккуратно сложенными полотенцами.

– Полотенца чистые. Вода тоже. – Катон пытается улыбнуться, но губы не складываются в нужную форму. – Можно вывести солдата из казармы, но вот казарму из солдата не выведешь никогда. – Я лишь вопросительно приподнимаю бровь. – Нам прививают чистоплотность.

Я медленно киваю.

– Жаль, что это ограничивается казармами. Представьте, как армейская чистоплотность помогла бы Раксу.

У Катона хватает порядочности вздохнуть.

– Как только закончится война, поставь эту проблему в верх списка королевских дел.

Упоминание войны, охватившей страну, вызывает мурашки. Как жаль, что я теперь свободно владею шаббинским, но не знаю, как выбраться их этого гигантского гроба. В следующий раз, когда Юстус будет рисовать печати, я глаз с него не спущу.

Катон приглашает меня войти во влажное помещение.

– Я отвернусь.

– Мериам не удалось пробудить мою магию. У меня нет сил, Катон.

– Это когда-нибудь мешало тебе сеять хаос в Люче?

Я улыбаюсь, и впервые с тех пор, как я очнулась в аду Данте, улыбка искренняя.

– Церере следовало дать тебе прозвище Хаос, а не Дождинка, – добавляет Катон.

Сердце болезненно екает, улыбка увядает. Катон неловко потирает затылок.

– Вот я болван. Должно быть, ты по ней скучаешь.

– Еще как, – хрипло отвечаю я. Да, скучаю, однако не мысли о нонне вызвали такую бурю эмоций, а воспоминание о видении, показанном мне Лором в день гибели Марко.

В день, когда я впервые увидела свою биологическую мать.

В тот день, когда я услышала от нее имя, которое мама прошептала при моем рождении и которым нарекла меня нонна: якобы из-за хрупкого телосложения. Однако то не истинное происхождение моего имени. Фэллон означает «дождинка» на языке воронов, как и Гокколина.

Я сглатываю комок, застрявший в горле, думая о том беззаботном утре, которое провела с отцом в таверне. Кажется, с тех пор прошло столетие.

«Почему же ты назвал меня Дождинкой, дайи?»

Он улыбнулся, и все резкие черты его лица стали нежнее.