В субботу вечером я попросил Лену:

– Слушай, может, позвонишь своей Гургеновне, отпросишься. Проведём последнее воскресенье вместе. Сходим к обедне. А потом смотаемся куда-нибудь. В кафе, например. Или в кино… на последний ряд, а?

– Какое кино, родимый? Сам прекрасно знаешь, что в выходные дни у торгашей самая работа. Когда ещё народу ходить за покупками? Наши уехали вчера в Одинцово на выездную ярмарку, а мне в воскресенье поручено организовать возврат палаток и нереализованного товара. Вот тебе кино, вино и домино.

И уехала ни свет, ни заря.

Через часок и я вышел из дома. Тянул в храм давний навык – начинать воскресный день с литургии. Церковь Рождества Богородицы расположена неподалёку. Маленькая и по-домашнему уютная, всем своим благолепием погружала меня в воспоминания о днях, проведённых в нашем Свято-Никольском монастыре. Поставил свечи, подал записки о здравии и упокоении всех, кого помню и люблю. По окончании богослужения испросил у батюшки благословения на дальнюю дорогу и приложился кресту.

Вот теперь порядок, а иначе долгое непосещение храма изматывало меня, как несданный зачёт или неоправданный прогул.

Остаток дня мотался по комнате: от телевизора к оконному проёму с неугасимым факелом на горизонте. Собрал в рюкзак и не на один раз перепроверил всё, что будет необходимо в дороге. И постоянно прокручивал в голове вопрос: «Где же была твоя, Некрасов, хвалёная природная осмотрительность, если так легко удалось Иннокентию втянуть тебя в малопонятное предприятие с явным криминальным душком»?

Под вечер спустился в гастроном зацепить чего-либо к ужину. Ну и, пожалуй, отвальную бутылочку сухого. «Шестёрка» покорно ожидала меня возле подъезда. Маясь от одиночества, пробовал звонить Иннокентию, но вызовы мои утыкались в стандартную фразу автоответчика: «Телефон абонента выключен… и т. д.».

Лена вернулась ближе к полуночи. От неё пахло спиртным.

– Отметили с девчонками. Выручка случилась куда как выше всех ожиданий. Ой, да у нас стол накрыт! А что за причина, Олег?

– Вообще говоря, я завтра уезжаю, если ты помнишь, конечно.

– Слушай, не натягивай струну, я всё прекрасно помню, – неверными движениями она стаскивала с себя одежду, – но разлука разве повод для застолья? Ты же ведь ненадолго, правда? Помоги расстегнуть. Спасибо. И потом, перечить Гургеновне, всё равно, что против ветра… ну, ты понимаешь. Все брызги в лицо. Я в ванну и спать, – обвив мою шею руками, обмякла в свободном висе, выказывая крайнюю усталость. – Прости, Олежек, я так умаялась, что нет сил. А если ещё и выпью, то грохнусь на пол посреди комнаты.

В свете ночника я сидел за столом, прислушиваясь к Ленкиному сопению, и лениво жевал дырявые пластинки сыра. Блики от факела сполохами пробегали по стеклу непочатой бутылки. Куда-то незаметно подевались переживания мои и смятения. Облако безразличия и вялой отрешённости окутало голову и опрокинуло в тяжёлый сон.

Когда же с трудом оторвал голову от затёкших рук, распластанных по столу, на экране будильника высвечивалась зелёным утренняя рань – 5.30. Крадучись, в носках, прошёл к секретеру и, добыв лист бумаги, написал:

«Поезд в 12. 30 с Казанского. Встретимся под стендом „Прибытие – Отправление“. Если вырваться с работы не получится, звони. Твоей драгоценной Ануш-джан поклон. За вчерашнее не сержусь, но досадую. Знай, не море топит корабли, а боковые ветры! Олег».

Оделся, подхватил рюкзак с дорожными вещами, ключи, документы. На цыпочках миновал пахнущий жареной рыбой коридор, неслышно прикрыл дверь и спустился во двор. Пока разогревалось остывшее нутро машины, я пару раз обернулся на наше окно.