– Толян, чего тебе? – не вытерпел я.

– Илья, я… это… извини, а? – с видом раскаявшегося грешника начинает тот.

Вот чудак!

– За что это? – недоуменно протягиваю я.

– Да за вчерашнее. Я, понимаешь, выпил лишнего…

– А я какой, по-твоему, вчера был, – хохотнул я. – Трезвый, что ли? Это же не означает, что я вот сейчас побегу просить у всех прощения.

– Да не… Повздорили мы с тобой. Вот я и зашел извиниться, – сосед явно нервничал, – А осколки я все подмел, ты не волнуйся.

– Какие еще осколки, ты чего, не проспался?

– Дык, ты меня вчера стаканом ударил. Вон и башка вся в бинтах, – слезливо пожаловался он.

Начинаю понимать, почему не мог бокал найти. Но вместо досады почему-то накатывает неудержимый смех. Приступ хохота продолжается около минуты. Все это время сосед, словно грустный тюлень, стоит и недоуменно хлопает красными с перепоя глазами.

– Ох, Толян… И за что это я тебя? А, ладно, неважно. Слушай, держи полтинник, иди опохмелись. Я сегодня добрый.

Сосед мой, словно укушенный в мягкое место осой, помчался вприпрыжку по лестнице вниз, не забыв, впрочем, поблагодарить. Глядя на него, я, честное слово, поражаюсь. Достается ему на орехи постоянно, как от меня, так и от моих приятелей. Характер у него в подпитии склочный. Не дай Бог никому такого скандалиста по соседству: как начнет блажить на весь подъезд, так никакого покоя от него. Пока не навтыкаешь. И всегда он на следующий день извиняться ко мне бежит. Если дома не застает – у подъезда дожидается. Иногда даю ему на водку. Но временами незадачливому забияке достается по-новой, если попадает под горячую руку.

Только успеваю закрыть дверь, как она начинает сотрясаться под шквалом мощных ударов. Вот и Даня пожаловал. С тех пор, как с помощью его многочисленных связей мне установили металлическую дверь, он постоянно проверяет ее на прочность, каждый раз жизнерадостно уверяя меня в пользе такого приобретения. Ну что ж, «отворяю калитку» вторично. Даня вламывается, словно боевой слон, бросает в кресло подозрительно звякнувший пакет, скидывает кроссовки и несется, топоча ногами, без лишних слов в туалет. Я молча прохожу на кухню, по пути проверяя содержимое пакета, и, к огромному удовлетворению, достаю из него на кухонный стол пару бутылок водки, упаковку баночного пива и мощный кусок буженины. Дане явно не терпится отметить какое-то важное событие. М-да, на джип начинаем копить завтра…

На окне, в металлической клетке, истошно завопила и заметалась птица. Это мой попугайчик, «последний из могикан». Изначально в моей квартире поселились пять птиц, но четверо уже скончались. Самочка, оставшись в одиночестве, вопреки написанному в книге о пернатых домашних любимцах, не стала грустить. Но вот характер ее изменился далеко не в лучшую сторону. Она стала сварлива, капризна и приобрела все повадки настоящей стервы. Сколько я ни пытался отучить свою питомицу от диких криков щелчками по крючковатому клюву, она с каждым разом лишь все больше свирепела и, с небывалой для хрупкой птички отвагой, вся ощетинившись перьями, за счет чего, зрительно становилась гораздо крупнее, бросалась, сломя голову, на карающий перст, и клевалась до изнеможения. Кто кого больше дрессирует, я так до сих пор и не пойму. Если ей хочется есть, а корм закончился или чем-либо не удовлетворяет ее, птица, истерично вскрикивая, начинает биться о прутья клетки. Эти ее постоянные акты мнимой готовности к самоубийству, тем не менее, достигают цели: я несусь на рынок в поисках птичьих деликатесов, обрывая по пути свежую зелень с кустов, если, конечно, лето на дворе. Вот и сейчас ей что-то надо. Но в данный момент просто не до нее.