На следующее утро мама́н разбудила нас с Мар-Мар и велела одеваться, чтобы поехать в дом ака-джуна. Мар-Мар вредничала и не хотела вставать, но мысль о том, чтобы вернуться к ака-джуну, выдернула меня из постели. Мама́н припарковала свой «Жук» во дворе. Она взяла собранные накануне вечером сумки и вышла, чтобы отнести их в машину.

Мы все еще были в ее спальне, когда она спешно вернулась в дом, швырнула сумки на пол и быстро захлопнула за собой дверь. Мы поспешили в гостиную узнать, что случилось. Она стояла, упершись лбом в дверь и пытаясь перевести дыхание. Лицо у нее по цвету сравнялось с белой краской, которой дверь была выкрашена. Над бровями собрались жемчужинки пота. Она закрыла замок дрожащими руками.

– Мама́н, что случилось?

Она кинула на меня быстрый взгляд и попыталась спрятать руки.

– Ничего, азизам. Иди завтракать. Я положила бутерброды с маслом на тарелку.

Она отвела нас в кухню. Усадив меня с Мар-Мар за стол, она налила нам немного молока и поспешила обратно в гостиную. Она совсем забыла, что Мар-Мар пила только шоколадное молоко. Мар-Мар начала ныть, но мама́н не обращала на нее внимания. Я никогда еще не видела ее настолько напряженной и тревожной.

– Что-то не так, Мар-Мар. – Я выпила молоко большими глотками. – Надо выяснить что.

Я слезла со стула и бросила хлеб с маслом в помойку. Сверху по бутербродам был размазан мерзкий инжировый джем. Я на цыпочках выбралась из кухни посмотреть, что делает мама́н.

– Мама́н рассердится! – крикнула мне вслед Мар-Мар.

– Шшшш! Что-то важное происходит, – сказала я.

Я пробралась в гостиную, но мамы там не было. Она разговаривала с Резой по телефону в спальне. Я принялась подслушивать через запертую дверь.

– Что ты имеешь в виду своим «я уверен»? Пуля прошила водительское сиденье! Я прямо в нем ее и обнаружила! – сказала она. – Стреляли, должно быть, с одной из соседских крыш или даже наших арендаторов… – Через несколько мгновений она сказала: – Реза, я не знаю, что делать. Они хотели убить его или напугать нас. – Я услышала ее рыдания. – Ну же, не вини его. Пожалуйста, я не чувствую себя в безопасности. – Она какое-то время слушала его, а потом до меня доносились только «да», «да» и «да».

Мама́н сказала нам, что к ака-джуну мы поедем позже, но не объяснила, почему вдруг поменяла планы. Я не посмела спросить, что случилось. Ее тревога страшно пугала меня и лишала дара речи. Я выглянула из окна гостиной: ее «Жук» мирно сверкал на солнце. Не было видно ни пули, ни дырки, ничего. О чем она говорила?

События того вечера остаются кристально четкими в памяти, будто я записала видео и сотни раз его просмотрела. Улицы Тегерана опутала неописуемая странность, которую могла почувствовать даже шатающаяся по гостиной шестилетняя девочка. Выстрелы безостановочно разрывали небо. Из каждого окна и с каждой крыши нашего района раздавалось «Аллаху Акбар». Окно гостевой комнаты выходило на улицу, которая заканчивалась одной из крупных площадей северо-восточной части Тегерана под названием Хафт Хоз. Каждый раз, когда я выглядывала из-за тюля гостевой комнаты, я видела, как бегут группы мужчин с оружием. Среди них были офицеры и кадеты. В основном они были из ВВС. В том возрасте я уже была знакома со знаками отличия военнослужащих. Баба́ показал мне картинки с разными знаками, когда узнал, что мне они интересны. Моим любимым был орел под золотой короной, эмблема военно-воздушных сил шаха. Под хищной птицей была надпись «Небеса – мой дом». Мама́н не выключала радио. Революционные песни заполняли гостиную в промежутке между всплесками новостей о народных восстаниях в разных городах. Она ничего в тот день не готовила. Мы с Мар-Мар ели холодные бутерброды с сыром и помидорами, пока она суетилась на кухне, время от времени выглядывая из окна. Она несколько раз звонила ака-джуну после обеда. Пальцы дрожали, когда она набирала номер. Каждый раз она дрожащим голосом просила позвать Резу. Но его не было дома, и никто не знал, где он.