Мама, немного взволнованная и заинтригованная таким посылом, принялась снимать упаковку. Под первым слоем бумаги оказался второй, газетный, а за ним третий и даже четвертый. С каждым новым слоем газеты сверток заметно уменьшался, и надежда на французские духи таяла, но шанс обнаружить там коробочку с кольцом еще оставался. Наконец, последняя газета упала на пол, и в маминых руках блеснула новенькая, круглая металлическая губка для мытья кастрюль. Одна из тех, которыми можно соскрести с кастрюли налет любого возраста и происхождения. Родственница смотрела на маму, сияя, словно начищенная этой губкой сковорода, а мама растерянно улыбалась, не веря внезапно свалившемуся на нее счастью. На фоне привычных фартуков, ручных кофемолок, традиционных кофеварок и прочих полезных штук металлическая губка бесспорно оказалась самым неожиданным подарком. Этот подарок и эту женщину мы тоже запомнили надолго.

Желающих погостить у нас всегда было много, и мне часто приходилось уступать свою комнату гостям, особенно первые лет пять-шесть. Мама размещала там гостей, а я переезжала в зал. Когда людей было сразу много, то они устраивались еще и в зале, и тогда я жила в родительской спальне, вместе с мамой и папой.

Изначально родительская спальня располагалась в самой маленькой комнате. Она была ближе всего к выходу и кухне, и, самое главное, это была единственная изолированная комната в квартире. Позже, когда родители купят себе немецкий спальный гарнитур, и он окажется слишком велик для их спальни, мне придется уступить им свою большую комнату, а пока что она числилась за мной.

В комнате было светло и уютно. Сразу у входа, по левой стороне, стояла «шведская стенка». Это такая лестница от пола до самого потолка, которая обычно используется для занятий спортом – там можно просто висеть, подтягиваться или качать пресс. У меня она использовалась для того, чтобы по ней лазать, вверх и вниз. Или залезть на самый верх и сидеть там под потолком, желательно в темноте, думать о привидениях и бояться.

Дальше вдоль стены стояла узкая односпальная кровать, застеленная простым хлопковым покрывалом бледно-зеленого цвета, а за ней, прямо у окна – Светкино черное пианино. Прямо напротив пианино стоял письменный стол с тремя ящиками, металлические ручки которых постоянно откручивались и звучно падали на пол. Поверхность стола была покрыта большим куском толстого стекла, а под ним были разложены разные важные штуки типа красивых открыток, Светкиных шпаргалок и старого расписания уроков. Чуть поодаль от письменного стола, у стены, стоял большой детский манеж. Покупали этот манеж для меня, чтобы мама могла спокойно заниматься делами, пока я в нем играю, но с самого первого дня что-то пошло не так: каждый раз, оказавшись в манеже, я поднимала такой крик, что маме проще было заниматься своими делами со мной на руках, чем выдерживать подобную психологическую атаку, и в итоге манеж превратился в ящик для игрушек.

Прямо напротив входа в комнату, между Светкиным пианино и письменным столом было большое окно с широким белым подоконником, зашторенное тонкими тюлевыми занавесками. На полу лежал безворсовый ковер зеленого цвета с бежевыми цветами. Я любила играть, сидя на этом ковре, со всех сторон обложившись предварительно вытряхнутыми из манежа игрушками. Вечером все пространство комнаты заполнялось раскладушками, матрасами, брошенными прямо на пол, и она целиком превращалась в большое спальное место.

В один из таких вечеров, когда все уже сытно поужинали маминой стряпней, вдоволь наговорились между собой и разбрелись по комнатам, я свернулась калачиком в родительской постели и мирно засопела. Было мне тогда года три или четыре, и меня называли лунатиком. Говорят, по ночам я часто вставала и ходила по квартире с закрытыми глазами, а наутро ничего не помнила. Так случилось и в тот вечер. И я, конечно же, снова ничего не помнила – эту историю мне рассказала мама.