– Здравствуйте! Как хорошо, что вы пришли! Мы вас ждали!

– Здравствуйте! – мама все еще крепко держала меня за руку.

– Тебя как зовут? – наклонилась ко мне воспитательница.

– Нателла, – сердито сообщила я и отвернулась, надеясь, что мама не оставит меня на этом плешивом ковре со старыми игрушками.

– Пойдемте, я покажу вам нашу группу, – позвала воспитательница и начала экскурсию. Вот здесь у нас игровая, – радостно показала она на ковер и на полки с выцветшими кубиками. – Вот тут, – она повела нас в какую-то невзрачную белую комнату, сплошь уставленную маленькими деревянными столиками и стульчиками (из нее-то как раз и пахло тушеной капустой), – у нас столовая. Здесь, – она распахнула стеклянные двери, за которыми ровными рядами стояли детские кроватки, – у нас проходит тихий час. А вот тут, – открыла она очередную дверь, и в нос ударил резкий запах хлорки, – у нас туалет.

– Ну что же, Нателла, давай отпустим маму и пойдем знакомиться с ребятами, – снова наклонилась ко мне воспитательница. Я в ужасе смотрела на маму, ожидая от нее спасения, но мама уже поспешно застегивала пальто, и, быстро чмокнув меня в макушку, застучала каблучками в сторону выхода.

С тех пор комната с ковром появлялась в моей жизни ежедневно.

Сад я так и не полюбила, скорее, наоборот. Вечно ноющие однокашники, какие-то шумные подвижные игры, мои самые нелюбимые, а то и вообще соревнования и эстафеты – мой страшный сон, манная каша с твердыми комочками, бледный омлет голубовато-серового оттенка, сладкий молочный суп с вермишелью, жидкий пресный кисель, тихий час в трусах и майках… А дома тихо, уютно, дома книжки с картинками, дома мамин рисовый плов и пирожки с яблочным повидлом, дома чай с шоколадными конфетами…

Словом, я сразу поняла, что детский сад – это не мое, и с каждым разом убеждалась в этом все больше и больше, а потому изо всех сил пыталась избежать его посещения. Папа был со мной солидарен и всячески поддерживал мои утренние капризы, которыми сопровождались наши ежедневные сборы. В мою обязательную утреннюю программу входила истерика на тему косичек, которые я долго и тщательно заплетала сама, потому что мама плела либо слишком туго, либо с «петухами». После того, как волосы были собраны, вставал вопрос о том, что надеть. Я требовала исключительно то, что в стирке или еще не высохло. Папа смотрел на мои выступления с улыбкой одобрения и ещё время от времени ехидно спрашивал, подливая масла в огонь: «А может, не пойдёшь в садик? Оставайся дома, отдохни сегодня!»

Заметив папину поддержку в этом нелегком деле, я чувствовала себя очень уверенно и капризничала на полную катушку, от души. Со временем выяснилось, что папа был не столько против моего сада, сколько против маминой работы, и ожидал, что однажды мама устанет бороться со мной по утрам и никуда не пойдёт, но мама не сдавалась – взмыленная, раскрасневшаяся, злая, она все же отводила меня в сад и упорно шла работать.

Однажды зимой мама, уже наловчившись собираться в условиях жёсткого стресса, упаковала меня в пятнистую мутоновую шубу (как сейчас говорят, с «животным принтом») и такую же шапку, надетую поверх зеленой вязаной, нацепила на меня тёплые пуховые варежки, пришитые к резинке, чтоб не терялись, повязала широкий зелёный шарф, и выставила за дверь, чтобы мои всхлипывания мешали не ей, а соседям. После того, как дверь перед моим носом захлопнулась, я перестала хныкать и громко разревелась.

– Чего тебе еще? – выглянула из-за двери мама.

– А валенки-то… ты же мне валенки не одела…, – жалобно прохныкала я, выпятив нижнюю губу и переминаясь с ноги на ногу в теплых серых носочках из мягкого кроличьего пуха.