Любимыми авторами, как и у большинства детей нашего поколения, были Осеева, Носов, Гайдар, Катаев. Книг в доме было много, отец часто рекомендовал, какую книгу прочитать в первую очередь. Отца мы побаивались, хотя он никогда не кричал на нас, в отличие от матери. Мама кричала часто, но ее крики скорее раздражали, чем пугали. Причем мне часто доставалось за брата, он натворит что-нибудь и убежит, мать кричала на меня, а когда он появлялся, ее пыл уже проходил.

Наш город очень красив. Много старинных зданий похожей на Петербург архитектуры, с колоннами, куполами, лепными украшениями на фасадах. Так и говорят: «Вольск – городок, Петербурга уголок». Только в самом центре в сквере за площадью много лет стояли развалины большого здания. Нам объясняли, что здесь начинали строить театр, но не смогли достроить из-за ошибки архитектора. Вроде бы там грунтовые воды оказались слишком близко. Перед развалинами поставили высокую каменную трибуну, с нее руководители города принимали демонстрации, проходящие на площади 7 ноября и 1 мая. Зимой в центре площади ставили большую елку, строили домики и горки из толстых голубоватых льдин.

Дом, где живет моя семья, располагался не в центре, но и не на самой окраине. До центра можно было дойти пешком или доехать на автобусе, который останавливался возле нашего дома. Два окна самой большой комнаты, зала, выходили на улицу с булыжной мостовой. Машин было не очень много, утром и вечером по улице гнали стадо коров, появлялись иногда обозы запряженных в телеги верблюдов. Впоследствии коровы и верблюды исчезли, машин стало больше, но район признали оползневым и движение по этому кварталу закрыли. Машины шли по другим улицам, спускаясь под гору мимо углового дома Тарасовых. Весь город на холмах, всюду подъемы и спуски.

Дом вроде бы считался одноэтажным, во всяком случае, на улицу выходили только окна верхнего этажа, внизу располагались кухня с русской печью и темный чулан с сундуками, набитыми старыми вещами, подшивками журналов и газет, старинными книгами с твердыми знаками и ятями. Для чего-то хранились прозрачный стеклянный револьвер с длинным, надколотым дулом, кувшин в виде медведя, также с разбитым горлышком. Здесь же лежали узорные керосиновые лампы на высоких ножках, самовары, тяжелые чугунные утюги, коробочки и шкатулки, пузырьки и флаконы.

За большой комнатой рядом друг с другом располагались маленькая спальня без окон и так называемая столовая, здесь семья собиралась за столом и здесь же стояли наши детские кровати. На стыке этих трех комнат узкая, высокая, до потолка печь – голландка. Родители спали в спальне, бабушка в следующей небольшой комнатке с окном во двор, отгороженной фанерной перегородкой от прихожей, в которой дверь в длинный коридор верхнего этажа с небольшим темным чуланчиком рядом с этой дверью. И в этой же прихожей люк с узкой и крутой лестницей вниз, на кухню. Боковые окна зала и столовой выходили в верхний коридор. Одна дверь этого коридора открывалась во двор, ей мы обычно и пользовались, а вторая, «парадная», открывалась на улицу и чаще всего запиралась длинным, толстым, железным крючком. На этом крючке можно было повиснуть и покачаться, если никто не видит. Еще один вход со двора вел в короткий коридор перед кухней. Из кухни наверх можно было подняться только по крутой лестнице, с которой мы неоднократно падали. Люк огорожен перилами с одной стороны, с другой – узкая полоса под подоконником, ничем не огороженная. Один раз бабушка поливала цветы на подоконнике верхнего этажа возле люка и, забывшись, шагнула назад в лестничный пролет. Конечно, сильно расшиблась и болела.