Вокруг портрета юной нимфетки, незавершенным эллипсом, располагались еще семь портретов детей, образующих своего рода рамку для него. Контраст между изображением в центре и окружающими его, был более чем очевиден. Лица семерых детей – двух девочек и пятерых мальчишек, в отличии и очаровательной прелестницы с развевающимися волосами, были раза в два меньшего размера и в них не чувствовалось жизни… Невидимый ветер не обдувал их лица и не ерошил детские волосы, а их глаза не просто не светились радостью. Они вообще не светились, что было совершенно непохоже на жизнерадостных детей. Их взгляд был безжизненным, словно они и в самом деле… были мертвы!

Паша заставил себя оторвать взгляд от картины, показавшейся ему, вдруг, неимоверно жуткой. Он и сам, когда-то, увлекался выжиганием по дереву, но никогда бы не решился выжечь подобное творение. Портреты всех детей были выполнены с особенной, педантичной тщательностью. Ни одной лишней линии, ни одного неправильного штриха. Картина была выполнена мастерски!

– Что ты о ней думаешь? – спросила Мина.

– Великолепная работа. Вот только, жутью какой-то от нее веет… Дети, что по краям.… Какие-то они… неправильные!

– Или безжизненные. – подсказала она.

– Точно. Именно так.

– Но девочка в центре….

– Да, она другая.

Мина задумалась на секунду, а затем произнесла:

– Она ведьма.

– Ведьма?! – удивился Паша.

– Да, именно ведьма. Ведьма – не в смысле злая колдунья, а… В общем, она наделена силой, разве ты не чувствуешь этого в портрете?

– Не знаю что, но что-то в ней есть. – произнес он. – Ну и Бог с ней, кем бы она ни была. Пойдем отсюда, а то нам до тебя еще ехать и ехать.

– Пойдем. – согласилась Мина, от чего Паша почувствовал неимоверное облегчение. Мыслей о том, чтобы забраться на второй этаж или чердак, чтобы определить, где начинался пожар и какие разрушения произвел, у него больше не возникало. – Вот только.… Сейчас…

Она шагнула к стене и, прежде чем Паша успел что-то сказать, сняла со стены амулет и протянула ему.

– Давай возьмем его на память?

– Но… – Паша замялся, – А как же дети? Ведь это их талисман.

– Паша, – Мина с укором смотрела на него, словно на малыша, которому уже в сто тридцать четвертый раз объясняют, что дважды два будет четыре. – Они, ведь, больше не приходят сюда.

Он хотел, было, спросить, откуда она это знает, но осекся. Оттуда же, откуда он узнал о том, что дети вообще бывали здесь. Просто ее способности слышать и видеть во многом превосходили его собственные. Вместо этого он задал другой вопрос:

– А зачем он тебе?

– Это же амулет! К тому же, сейчас он никому не принадлежит. Пусть защищает меня… Нас с тобой.

– Черт с ним, пусть защищает. – сдался Паша. – А я, пожалуй, прихвачу с собой эту фанерку. Попробую на досуге нарисовать что-нибудь подобное. Эти портреты будят во мне художника…

Ему не терпелось выбраться из этого заброшенного дома, ожидавшего своей смерти, поэтому он с удовольствием пронесся бы по коридору бегом, стремясь как можно скорее оказаться на свежем воздухе, но Мина, в отличие от него, не торопилась покидать темные комнаты. Она медленно шла впереди него, ведя ладонью вдоль стен, в нескольких сантиметрах от их шершавой поверхности.

– Мина! – воскликнул он, – Пойдем быстрее, а?!

Ее ответ заставил шевельнуться волосы на его затылке.

– Тише!… Он с нами прощается!… Прислушайся!

Он не хотел прислушиваться, не хотел слышать ничего, что могли бы сказать ему обветшалые стены, но поневоле вновь услышал голоса. Голоса из этого времени и этого места…

– Они уходят!

– Слава Богу!

– Может, стоит предупредить их?