– Стоит ли сочинять, – чуть тронула губы женщины озорная улыбка, – на этот вопрос может дать ответ только сам сочинитель. Но если вам интересно мое мнение, я посмотрю.

Она пригласила меня войти.

Осторожно, как хищное животное породы кошачьих, я проникла на ее пространство. Именно так мне хочется назвать ее квартиру, которая даже на первый взгляд не была обычной двушкой.

Отовсюду, как в джунглях, в ней торчали какие-то коряги, сползали лианы, на полках со старинными книгами и новинками затаились кедровые шишки, монеты разных стран, букетик лаванды, каштаны, ракушки, кусочек метеорита, фигурки морского коня, папирус, разбитый кокос, бивень мамонта – у каждой из этих вещиц была, конечно же, своя история. Я готова была их слушать часами.

– У вас не комната, а целый музей…

Определение «музей» было не совсем верно, правильнее было бы сказать «страна» или «мир», но это прозвучало бы слишком патетично, хотя я и впрямь чувствовала себя в комнате писательницы, как Алиса в Стране Чудес.

Хозяйка, видимо, заметила, что я пытаюсь урезонить свой восторг, и улыбка ее стала не просто озорной, а какой-то заговорщицкой даже.

– Все самое интересное – там, – показала в сторону комнаты сына. – Он никому не показывает свои картины, но я чувствую, они великолепны! Признаюсь, мне бы очень хотелось их увидеть, но… раз художник не разрешает, значит…

– Но почему не разрешает? – мне страшно хотелось пробраться в запретную комнату, служившую художнику мастерской. – Картины для того и нужны, чтобы ими любоваться.

– Полностью согласна, но если бы я и хотела войти в эту дверь, она все равно закрыта. Он говорит, картины еще не дописаны, – вздохнула женщина и бессильно подергала ручку двери.

Неожиданно дверь поддалась.

– Надо же, – удивилась женщина. – Забыл закрыть…

Она осторожно крадущейся походкой прошла внутрь, и моя шея почти непроизвольно вытянулась в сторону дверного проема, откуда доносились восхищенные возгласы.

– Только посмотри!

В ту же секунду я стояла рядом среди картин. Они были наполнены таким счастьем и такой грустью, что на какое-то время я совершенно забыла, что обступивший меня пронзительно-волшебный мир – только краски и холсты.

– Это не просто картины. Разве можно прятать такое? Нет, я вечером скажу художнику, что это безобразие – скрывать такие картины, – женщина называла сына исключительно художником.

– Разве они не закончены? – удивлялась я.

– По-моему, куда уже законченней, но он постоянно что-то в них переписывает. Наверное, хочет, чтобы птицы запели на его картинах…

– Мне кажется, она вот-вот запоет, – я остановилась у картины, на которой была изображена какая-то невиданная птица, похожая на нашу дикую уточку, но с флейтой вместо клюва, и это почему-то было совершенно естественно, так, что хотелось услышать, какие звуки она издает этим изумительным клювом.

Я совершенно забыла, для чего пришла.

Птица высиживала в чаще леса золотые яйца.

Другие картины я толком рассмотреть не успела, потому что на лестнице послышались шаги, и, быстро пятясь, хозяйка покинула комнату. Я на цыпочках последовала за ней.

Мы спрятались в комнате хозяйки за закрытыми дверями. Она устроилась в плетеном кресле-качалке, предложила мне сесть на диванчик, покрытый мягким белым искусственным мехом. Включила настольную лампу, потому что уже темнело, и принялась вполголоса читать мои рассказы.

– По-моему, – она перевела взгляд с моих рукописей на меня, – и романы у вас получатся превосходно.

Ее слова, ставшие неслыханным ободрением для тогда еще не слишком уверенной в себе старшеклассницы, для меня некая мантра. И кто бы мне что не говорил, при всем моем уважении к критике, у меня есть невидимый для других ярко сверкающий щит, который всегда помогает мне двигаться дальше туда, куда я стремлюсь.