Сельская школа давала многое из того, что в городе, в силу разных причин, было труднее, а иногда просто невозможно приобрести, а главное, то, что приобреталось, нередко становилось стержневым качеством характеров и судеб. Достаточно назвать одного человека – Василия Макаровича Шукшина, который, приехав в Москву из глухой алтайской деревни, где заведовал начальной школой (приехал, чтобы поступить в сверхэлитарный ВГИК), поразил на экзаменах всех не столько смазными кирзовыми сапогами, сколько полным незнанием элементарных вещей. Ассистент Михаила Ильича Ромма, который вёл экзамен, даже укорил его:

– Как же вы в школе-то работаете? – молодой столичный преподаватель, обутый в модные итальянские туфли, заглянул в личное дело непривычно взрослого для ВГИКа абитуриента, к тому же в потёртой гимнастёрке, добавил: – Тем более директором…

Мурат (четвёртый слева во втором ряду) с одноклассниками. В центре – учителя Ч. Кобле и К. Ахеджак. 1977 г.

Мурат с одноклассниками. 1985 г.

И тут Шукшин, что называется, взорвался:

– А что ты знаешь о сельской школе?!

Потом эти шукшинские эмоциональные «взрывы» познает вся страна из его книг и фильмов. Тогда же это было столь непривычно, тем более для элитарных стен, что даже уставший от абитуриентского потока и не очень здоровый в тот день Михаил Ромм, молчавший доселе, вдруг напрягся, почуяв что-то совсем иное, чрезвычайно искреннее для вгиковской экзаменационной атмосферы, где хорошо одетые и модно причёсанные молодые люди поставленными голосами старались поразить приёмную комиссию эрудицией.

Шукшин, понимая, что терять ему нечего, и перейдя на привычное «ты», решил высказаться до конца, прежде всего, чтобы этот столичный «хлыщ» понял, что есть какая-то другая жизнь – без хрустящих пончиков и марокканских апельсинов в нижнем буфете, растворимого кофе в фарфоровых чашечках под болгарские сигареты, с неподъёмными вялеными пимами на ногах, без сверкающего фаянса туалетных комнат. Жизнь под волчий вой в нескончаемых таёжных снегах…

– И что ты знаешь о том, кто таков директор школы в деревне Сростки? – яростно гремел совсем уж необычный абитуриент. – Нет, ты помолчи, ты послушай хоть однажды, как выглядит подлинная, а не ваша киношная сельская школа… Это когда надо встать затемно – в ту пору ты ещё сладко спишь под китайским верблюжьим одеялом, которые чтобы добыть в наших местах, надобно сдать в сельпо тонну кедровых шишек. Да через сугробы по морозу градусов в тридцать добрести до старой избы, где эта школа находится, да разгрести выпавший за ночь снег, да запрячь старую клячу и привезти дров, да натопить печь, да пойти встретить учеников, и так, чтобы ни один в метровых сугробах не потерялся. А ты когда-нибудь выпрашивал в районо тетради, буквари, мел, учебники?.. Ну понятно, не просил! А к завтраку не грел самовар, сахар и хлеб не делил, чтобы девчонки и пацаны почувствовали хоть немного заботу и сытость…

Мурат с одноклассником Анзауром Хизетлъ. 10 класс. 1978 г.

Шукшин говорил всё это с такой выразительностью, что на следующий день Ромм написал ходатайство на имя ректора, в котором сообщал, что несмотря на неудовлетворительные итоги формальных экзаменов, он берёт этого абитуриента к себе на курс под личную ответственность. Ректор почти не сопротивлялся, поскольку великие мастера тогдашнего ВГИКа (а Ромм был куда уж более велик – пять Сталинских премий, из них четыре первой степени) имели право брать кого пожелают. Таков был незыблемый авторитет! Заметьте: не блат, распространённый во все времена, а авторитет!

Я упомянул Шукшина совсем не случайно, поскольку в учительской семье Ахеджаков он всегда присутствовал на библиотечной полке, почитался и как кинодеятель, но особенно – как писатель, очень точно отразивший причинность одарённости и широты души деревенского жителя.