Нет, безусловно, французы были патриотами Франции, но большинством населения фашисты не воспринимались как лютые враги, подлежащие немедленному уничтожению, пусть даже ценой собственной жизни. Несмотря на оккупационный режим, подспудно немцы считались «своими», к которым пусть с презрением, скрепя сердце, но можно притерпеться.

Покорить Францию – это значит занять ее территорию и установить свои порядки, а покорить Россию – значит убить почти всех русских, потому что русские никогда не сложат оружие перед вторжением иноплеменных. Они будут биться до последнего патрона, оставленного для себя. Сейчас, как никогда, Таня чувствовала, что связана с Родиной самой крепкой, смертной связью, идущей от колыбели до могилы.

– Юра, Юрочка, где ты? – на остатках дыхания, по-бабьи провыла она в сложенные ковшиком ладони.

Подняться со ступенек и пойти домой рассказать маме о начавшейся войне не хватало духа. Где-то внизу хлопнула дверь. Веселым стаккато по лестнице протопали ножки соседской девочки. Резкий голос мадам Форнье громко распекал консьержку за неубранный с пола окурок.

«Наверное, Эккель бросил», – вяло подумала Таня.

Она снова ощутила себя запертой в железном ящике, одинокой и опустошенной. Господи, тогда в руке был ключ от Юриной квартиры. Таня зачем-то сунула руку в сумочку, хотя знала, что медный ключ висит в гостиной на гвоздике рядом с портретом дамы в зеленой шляпе.

Значит, немцам будет война до победного конца или до смерти. Другого русским не дано по праву рождения.

В следующие пару месяцев Курт Эккель в подъезде не появлялся. Таня сменила туфли с бесшумной каучуковой подошвой на обычные лодочки и уже смело спускалась с лестницы, не боясь, что стук каблуков приманит ненавистного немца. Вспоминая его дикое объяснение в любви, она содрогалась от омерзения и ужаса.

Сейчас его руки, наверное, держат штурвал самолета, убивающего ее Родину, дорогую Россию, любимую до последней березки в поле, до ржавой болотной лужицы в весеннюю распутицу. Она всей душой желала, чтобы самолет Эккеля был сбит советским летчиком, прежде чем смертоносный груз упадет на головы безвинных людей.

В первые же дни войны с Россией, «настоящей войны», как определила Фелицата Андреевна, Таня стала выходить из дома на час раньше, чтобы успеть забежать к Люде и узнать последние новости с фронта. Сама она, имея двух детей, не могла позволить себе слушать запрещенные радиопередачи. В дверях Люда торопливо совала ей листок бумаги, исписанный бисерным почерком, и шла спать, потому что сводки новостей Би-би-си передавало глубокой ночью и Люда уже успела забыть про нормальный сон с вечера до утра.

Единственным достоверным источником новостей являлась программа английского радио на французском языке для лагерей военнопленных.

Однажды Таня нарочно осталась ночевать у Люды, чтобы лично услышать позывные – начальные ноты Пятой симфонии Бетховена, и затем слова: «Говорит Лондон». Сквозь радиопомехи они казались звуками, долетавшими из другой галактики.

Все было плохо: Киев взят, под Москвой фашисты, армия вермахта скоро зажмет Ленинград в стальные клещи и уничтожит.

За словами сводки Таня почти воочию представляла мертвых солдат на поле боя и сожженные деревни с закопченными трубами, внутри которых с жутким свистом воет черный ветер. На душе было тошно и тягостно. Каждую ночь снился Юра со спокойным взглядом серых глаз, как у отца Игнатия и Варюхи. Не дотянуться до него, не достать ни взглядом, ни голосом. Кто постирает ему портянки и пришьет пуговицу к гимнастерке? Кто, заливаясь слезами, будет бежать за ним до военкомата? Кто перекрестит на прощание и скажет: «Вернись живым, я буду ждать»?