– Народ. Очень древний. Некоторые тисте анди воюют в армии Каладана Бруда против малазанцев. Больше всего меня пугает, что они поклоняются Тьме.

Карса присел на ступени лестницы, ведущей к полубаку. Чувствовалось, что последние слова даруджийца встревожили и его тоже.

– Тьма, – вполголоса произнес теблор. – Место, где даже зрячий становится слепым. Не думал, что ей можно поклоняться.

– Возможно, их культ – самый разумный из всех, – заметил Ном, продолжая накрывать отсеченные головы мешковиной. – Как часто мы склоняемся перед богами в надежде, что те помогут нам изменить течение судьбы. Молимся им, поскольку знакомые лики богов помогают развеивать ужас перед неизвестностью. Будущее – это всегда неизвестность. Кто знает, может, тисте анди сумели узреть истину, которая заключается в том, что все тонет в небытии? – Стараясь не глядеть на голову чернокожего существа, Ном тщательно укутал ее тряпкой. – Хорошо, что эти бедняги лишены способности говорить. Представляешь, какой гвалт они подняли бы сейчас?

– Значит, сам ты можешь болтать, а другим нельзя? – усмехнулся Карса.

– В повседневной жизни слова – они вроде богов, ибо помогают отгонять страх. Но после этого жуткого зрелища… Боюсь, мне теперь до самого конца жизни будут сниться кошмары. Столько голов, и у каждой – проницательные, все понимающие глаза. Мне начинает казаться, что голов… становится больше. Стоит мне накрыть одни – тут же появляются другие и опять глядят на меня.

– А по-моему, ты снова несешь околесицу.

– Может, и так… Скажи, Карса Орлонг, сколько душ ты отправил во тьму?

– Не думаю, что они попали во тьму, – сощурившись, ответил теблор.

Карса отвернулся и умолк. Год назад за такой вопрос он бы не раздумывая убил и Торвальда Нома, и любого другого, кто только осмелился бы его задать. Разумеется, даруджиец вовсе не собирался обижать теблора или насмехаться над ним, однако прежде Карса Орлонг расценил бы эти слова именно так. Год назад он воспринимал любое заявление в лоб, видел лишь то, что лежало на самой поверхности. Но было бы ошибкой думать, что подобная прямолинейность присуща вообще всем теблорам. Вот взять, например, Байрота Гилда: тот любил громоздить слова и всегда удивлялся, сколь долго до Карсы доходит смысл сказанного.

Воитель вспомнил, как постепенно менялось его отношение к словам Торвальда Нома. Только вынужденная неподвижность заставила осознать: даруджиец пытается объяснить ему сложность мира, который вовсе не был простым и черно-белым. Он знал об этом и раньше, однако оттенки и прочие тонкости всегда представлялись Карсе ядовитой змеей, незаметно вползающей в его жизнь. Сколько раз ядовитые зубы впивались в него, а он даже не осознавал, откуда берется боль. Но яд успевал проникнуть внутрь, и ответ на все непонятное, необъяснимое, будоражащее был у Карсы всегда один – жестокость. Нередко беспричинная, яростная, так и хлещущая во все стороны.

«Когда попадаешь во тьму, поневоле становишься слепым, – подумал юноша, глядя на Нома, который продолжал укутывать отрубленные головы. – Похоже, что я и сам долго жил с повязкой на глазах. Кто же ее сорвал? Кто разбудил Карсу Орлонга, сына Синига? Может, ты, Уригал?»

Да нет, Уригал тут ни при чем.

Холод и непонятное чувство, охватившее воителя там, где он убил серокожего мага… они были вызваны… его богом! Мысль эта едва не заставила молодого воина вскрикнуть. Неужели Уригал был им недоволен? Возмущен стремлением Карсы к свободе, нежеланием вставать на колени перед серокожей нечистью? С другой стороны, Лики-на-Скале никогда ведь и не призывали к свободе. Теблоры всегда были их слугами.