Я стираю слезы ладонью и улыбаюсь другу, тем не менее его тревога никуда не девается. Когда Лоркан переглядывается с матерью, а их головы сближаются, Феб шипит мне в ухо:

– Ты плачешь? Почему? Рибио тебе что-то сказал? Если он тебя расстроил, я не побоюсь его железных штуковин…

Я поворачиваюсь, наши носы почти сталкиваются.

– Он показал мне воспоминание с мамой.

Зрачки Феба сужаются.

– Ох! Хорошо. Знаешь, мне как-то больше по душе ввязываться в драки, в которых у меня есть хотя бы малейший шанс победить.

Я улыбаюсь.

– Какую маму он тебе показал?

– Зендею. – По позвоночнику пробегает ток, когда я представляю ее руку… на себе. – Думаю, я больше пошла в отца. К слову… – Я поворачиваюсь к Лоркану и жду, когда Эйрин закончит говорить, прежде чем спросить: – Можно увидеться с Кахолом перед уходом?

– Уходом? – Голосе Феба срывается на фальцет, чего не случалось с подросткового возраста.

– Лоркан позволил мне вернуться домой. Разве не чудесно?

Губы друга приоткрываются, как и пальцы. Зажатый в них бутерброд падает на тарелку с горой лакомств.

– Что-то я не слышу в твоем голосе радости.

– Я очень даже рада.

Он вытирает пальцы о салфетку, брови изгибаются, как тонкие ветви на ветру.

– Ты со мной или останешься?

Он мешкает, хмуро глядя на Лоркана.

– С тобой, Пиколина, но, на мой взгляд, это паршивое решение, – говорит он с упреком.

Я тяжело сглатываю, но напоминаю себе, что он так говорит от чистого сердца. Феб беспокоится, и на то есть веские причины. Перед отъездом из Монтелюче Данте сказал мне, что вдали от Люче мне будет безопаснее, поскольку фейри сочтут меня предательницей, убившей короля.

Эти слова окончательно убили мою любовь к нему. В конце концов, именно он потребовал голову брата, а не я, и тем не менее посмел перекинуть вину на меня. Интересно, что он рассказал своему народу, заняв трон в Изолакуори и водрузив на голову корону, запачканную кровью?

Я ныряю в глаза Лоркана, в самую глубину. Они не выдают ничего, поэтому пытаюсь проникнуть в его сознание, но натыкаюсь на обсидиановую стену без единой трещины, которой не видно ни конца ни края. Я почти готова попроситься внутрь, но в глубине души не хочу знать, что он видит и слышит: это может повлиять на мое решение.

Я вновь поворачиваюсь к Фебу.

– Хорошо, что мне не интересно твое мнение, Фебс.

Он запихивает в рот бутерброд и жует, как голодный волк, затем залпом выпивает бокал ягодного вина: кадык дергается на бледном горле.

– Когда выдвигаемся?

– Утром.

Он кивает.

– Хорошо. Будет несколько часов, чтобы покричать на тебя.

– Феб… – вздыхаю я.

Он поднимает ладонь, останавливая меня.

– Обсудим за закрытыми дверями.

Еще один вздох вырывается из моей ноющей груди.

– Вряд ли получится конструктивный диалог.

Он отворачивается от меня всем туловищем и переключает внимание на Эйрин. Хотя Лоркан никак не показывает Фебу своего одобрения, я вижу, что перевертыш доволен его раздражением.

– Никто и ничто меня не переубедит, – говорю я ему.

– О, я и не питаю надежды, что ты останешься, Фэллон. Что касается твоего вопроса, боюсь, Кахол не поспеет к твоему отъезду, поскольку сейчас прочесывает все три королевства в поисках Деи.

Я так потрясена вестью, что пальцы выпускают плащ. Тяжелая ткань скользит по плечам, как шаль, и собирается на сгибе локтей.

– Разве это не опасно?

– Он не один.

Приятно слышать, что отец не пустился в разведывательную операцию в одиночку, тем не менее…

Золото в радужках Лоркана дрожит, прежде чем затвердеть, вместе с каждой линией его фигуры.

– Вороны плохо переносят разлуку со своей парой.

Не думаю, что он хочет вызвать во мне чувство вины, и все же грудь сжимает именно эта эмоция.