– Мне всё равно, кто тебя послал. Мне всё равно, кто ты, ведьма. Я точно знаю, чего вы от нас хотите. Но мы останемся в верхнем городе. Мы не станем больше подобно крысам прятаться в туннелях!

Косой взгляд на Арвида не принёс желаемого результата. Король гулей лишь холодно смотрел на неё.

Немного помедлив, Джес вытащила из книжечки какие-то листки бумаги:

– Здесь у меня несколько списков с важными пунктами, по которым мы должны прийти к согласию, если вы хотите остаться в Аркене: ограничение мест пребывания, ограниченное право проживания, меры по обеспечению питанием и оборудованием, основные принципы городского регламента…

Барнеби протиснулся мимо неё и, закинув в рот остатки яблока, вытер липкие пальцы о прилавок:

– Вы остаётесь на вокзале, но оставляете в покое рынок и всех жителей Аркена.

Латит кивнула:

– Согласна. За это нам будут принадлежать вокзал и все окрестные переулки. И мы получим право ловить рыбу в Полноводном озере и продавать улов на рынке.

Барнеби склонил голову набок:

– Хорошо, но передвигаться по верхнему городу и торговать вы сможете только в пасмурные дни или по ночам. И вы никому не должны говорить, кто вы.

– Мы и не собираемся, – согласилась Латит.

– Вы оставите в покое нижнегородцев и получите право посещать наши края только по приглашению, – подал голос Арвид.

– И каждый из вас, кто начнёт превращаться в обречённого, будет отправляться в запломбированные туннели. Если хотя бы один обречённый появится в городе – вас всех вышлют из Аркена, – уточнила Джес.

Латит поколебалась. Взгляд её блуждал по собравшимся гулям. Наконец она кивнула:

– Договорились! – Она схватила руку потрясённой ведьмы и пожала её.

Ариан переводил взгляд с Латит на Джес и обратно. Всё прошло явно быстрее, чем ожидалось, подумал он. Не слишком ли быстро? От него не укрылось, как посмотрела на него Латит, отпустив руку Джес. Это был оценивающий взгляд… такой, каким окидывают не слишком свежую рыбу.

Барнеби от души зевнул, явив всем присутствующим картину, от лицезрения которой они бы с радостью отказались, и, хрустнув пальцами, отодвинул одного из гулей в сторону, хотя не доставал им и до груди:

– Ну, значит, решили. Я иду к тебе, печёное яблоко!

Клочья мглистого тумана неохотно отступали за стволы пихт и лип. На иголках собиралась утренняя роса. В развилке сучьев дремал енот, пока его что-то не всполошило: раннее утро в Аркенском лесу прорезал рёв какой-то машины. Мерцая в дымке, приближались два огня. Енот бросился искать спасения выше, в кроне дерева, а по дороге под ним протарахтел школьный автобус. Как всегда по рабочим дням, он, покачиваясь, двигался сквозь вездесущий аркенский туман. На каждом ухабе пахнущие затхлостью сиденья выплёвывали в воздух облачка поролона. Звуки, издаваемые при этом автобусом, звучали просьбой о спасении.

Мерле не сомневалась, что машине не даёт развалиться только тысяча жвачек, оставленных здесь многими поколениями школьников. Она зябко поёжилась и поглубже надвинула на лоб шапку. Как же здесь холодно! И дело не в том, что не работало отопление – в этом древнем средстве передвижения его никогда и не было. Мерле рукавом расчистила на заиндевевшем от мороза окне маленький «глазок». Чем целую вечность плыть по Аркену в школьном автобусе, она с гораздо большим удовольствием трусила бы сейчас по лесу на Бильбо. По утрам она всегда первой садилась в автобус, а после уроков выходила из него последней. На спине тяжеловоза она бы не только добиралась быстрее, но прежде всего ехала бы в одиночестве. Она взглянула на взлохмаченную каштановую шевелюру наискосок перед собой. Титус Коста жил почти так же на отшибе, как и она, поэтому оба какую-то часть пути нередко оставались в школьном автобусе единственными пассажирами. И всё же, хотя сегодня она ехала в школу впервые за долгое время, он, войдя в автобус, не сказал ей ни слова и, глядя сквозь неё, плюхнулся на сиденье в соседнем ряду. С тех пор он сидел неподвижно, не отрываясь от окна, как если бы снаружи разыгрывалось что-то потрясающее. Кто бы ни садился в автобус, Титус никогда не поворачивал голову и не произносил ни слова. Мерле, ещё глубже втянув руки в рукава, делала то же самое. Она сосредоточила взгляд на городских окраинах. Мороз и иней превратили деревья и кусты в ледяные скульптуры. В такой мороз время тянулось медленнее, словно зимой дни на час или два длиннее, чем летом. То, что и тёмные ночи из-за этого становились длиннее, её совершенно не смущало. Подышав на стекло, она высвободила пальцы из рукава и принялась рисовать на окне разные фигуры. Несмотря на огрубевшую кожу на кончиках пальцев, холод она ощущала. Пальцы рисовали изогнутые линии и круги, а она думала о Джес и её книжке для записей, страницы которой были заполнены филигранными пересекающимися узорами. Мерле знала, что они не просто для красоты. Она чувствовала силу, мерцающую в изящных значках. Вот бы и ей уметь применять эту силу! Как бы это изменило её жизнь…