Похожие мысли путались в Тонечкиной голове со словами романсов, которые она исполняла. Путаница окрашивала знакомые многим тексты новым, неожиданным смыслом, близким тем, кто слушал. Близость рождала почти родство, вызывая общий восторг на сцене и в зале. Тоня пела, впитывая в себя навсегда эти минуты. Как бы дальше ни сложилась судьба, она никогда не забудет этот смешанный запах хвои, сапожной ваксы, духов и пота, щербленную доску под микрофонной стойкой, огромную нелепую люстру с перегоревшей лампочкой в центре, возбужденный закулисный шепот, цыканье Семенчук. Сейчас она воспринимала все это как единый, живой организм, для которого не жалко ни голоса, ни сердца, ни жизни. Она не пела – дарила свою любовь и наслаждалась ответной любовью. Это чувство было таким острым и сильным, что Тонечка испугалась: еще пара-тройка подобных выступлений и душевному покою наступит конец.

За кулисами ее тут же атаковала Клавдия Семеновна.

– Дорогая моя, да вы – настоящий клад! У нас теперь будет такая художественная самодеятельность… – жена замполита запнулась, подбирая слова, видимо, не нашла и перескочила от мечтаний к конкретным планам. – Концертную бригаду организуем. Под моим руководством да при поддержке Семенчука таких успехов добьемся, что… – снова заминка, похоже, эмоции отрицательно влияли на способность Клавдии Семеновны выражать мысли словами. Она энергично рубанула воздух рукой и победно закончила, – в штабе округа обзавидуются! Все первые места на конкурсах самодеятельных коллективов возьмем. Гастролировать начнем, как настоящие артисты, – входила в раж «худрук». – А потом, может, и я рискну с тобой дуэтом спеть. Я ведь в школьном хоре солисткой была, правда! Ну, так что, поможешь мне, Антонина?

– В чем, Клавдия Семеновна?

– Репертуар подобрать. Пока ты пела, я придумала название для нашего следующего концерта: и слышу звуки чудных песен. Правда, здорово? Концерт сделаем в двух отделениях: первое – русские народные песни, второе – романсы, можно сценку из какой-нибудь оперетты вставить. Мы с Тимофеем Ивановичем любим «Белую акацию»[1]. «Когда я пою о широком просто-о-ре», – напела меломанка неожиданно приятным баском. – Мой Семенчук обожает это слушать! Мы ж с ним в Одессе познакомились, на пляже, представляешь?! Я тогда только медучилище закончила, меня мать на море отпустила, правда, не одну, с родственницей. А Семенчук в первый свой отпуск на юг маханул, лейтенантиком еще был. Молоденький, хорошенький! Я как увидела его, сразу влюбилась, представляешь? Ну, что, Аренова, берешься за это дело?

– За какое?

– Господи, да чем ты слушаешь, дорогая моя?! Я уже битых полчаса толкую: нужно организовать крепкую самодеятельность. Может, даже хор создать – не помешает. А то вы все тут обабитесь. Надо народ встряхнуть, огоньком зажечь, понимаешь? – грозная майорша оказалась наивной, восторженной теткой с полной неразберихой в голове, где композитор Дунаевский путался с первой любовью, а сквозь заботу о личностном росте других проглядывалось желание заслужить мужнину похвалу. Тонечка вдруг поняла, что бездетная Клавдия Семеновна панически боялась потерять своего ненаглядного Семенчука, поэтому хваталась за любую возможность доказать всем вокруг собственную незаменимость и нужность, убедить, что составляет с мужем идеальную пару. – Отказ будет рассматриваться как неподчинение командованию, ясно? Жена военного летчика должна быть активной, способной повести других за собой. Я, дорогая моя, обязательно вас в женсовет введу, – пообещала, снова сбившись на «вы», глава полковых активисток. – С моими возможностями и вашими данными мы горы свернем, в штабе округа ахнут!