Но Динь слишком строга, чтобы использовать что-то не по назначению – для всего у неё своё место, во всём такой порядок, что даже боязно иногда. Кухня – это кухня, а на осмотр пожалуйте в кабинет. Хотя, какой в таком домишке кабинет? Кабинетик… Но чистый… Дон передёрнул плечами – ему, росшему в кочевой свободе и непринуждённости родительского дома, такой подход к жизни казался тягомуторным. Спору нет, доброй жене необходимо быть порядочной и хозяйственной, но не до такой же степени?! В городе пыль, жара, через два дня на третий грозы с ливнями, а у этой чистюли стёклышки такие, что кажется, будто их и вовсе в раме нет. Не, при этакой супружнице всю жизнь по струночке ходить…

Но друг Динь хороший… жаль, не парень. Дон непременно позвал бы такого с собой, на службу, которую семья Тингенов вот уже несколько поколений несла для государства под маской зажиточных бонвиванов. О маске знали только самые близкие – Динь была в их числе.

Он задумчиво взболтал стакан – вспомнилось, как позапрошлой весной знахарка латала ему немаленькую даже по меркам Дона царапину на ноге, как боялась за каждый его шаг потом, да и сейчас иной раз как глянет – аж затылок леденеет и волосы дыбом встают.

То ли дело, манящие взгляды женщин – согревают и они, и те, кто их дарит. Галантного красавца, да к тому же и небедного весьма, Дона с нетерпением ждали и в салонах, и в гостиных и, что уж греха таить, в будуарах. Прирождённый дамский угодник, он никогда не отказывал – и не отказывался от радостей жизни: а зачем? Тем более, и сама она представлялась Дону прекрасной дамой. О, под его ласковыми пальцами самозабвенно пела жизнь чарующую песню любви – на разные голоса.

Он качнул головой, запрещая расти интересу к тому, как могла бы петь Динь, и снова взболтал стакан. Вот и сладкая мякоть со дна, наконец, собралась… это ж самый смак – одним махом опрокинуть всё в рот, эх!

Только зачем он в тот момент посмотрел в окно?! Всё, что должно было ублажить его язык и горло, плеснулось мимо и медленно потекло по свежей, только утром надетой сорочке, по кипельно белым брюкам… от калитки к двери шла такая… такая!

Шла сама юность женская, в самом начале лучшей своей поры – сладкие сливки любви уже отведаны, и эта нежная мучительница ещё не показала когтей сердцу новой своей игрушки, ещё не отняла у взгляда свет, у волос – искристый блеск завитков, у губ – свежесть и жажду поцелуев.

Обычно судьба говорит с нами. Но большинство принимает её тихий голос за сны и смешные бабкины приметы, да живёт себе, как придётся. Сильно удивляясь потом, отчего как-то не так жизнь складывается – не по вкусу, не по размеру?

Правда, некоторых это удивление утомляет, в конце концов, и они догадываются найти через знакомых проверенного звездочёта или навестить в южных горах маленький беломраморный храм, где дважды в луну пифия сообщает пришедшему то, что он сам в своё время недослышал – или по молодому гонору недослушал.

Однако тут и гадать бы не пришлось. Вытянув шею, Дон замер и смотрел – к нему, игриво рисуя бёдрами древний символ жизни, идёт женщина его мечты. Пусть даже ещё не видит его, не знает – это только пока…

Но показаться ей в столь плачевном виде! Да что она подумает?! Однако молодой человек не относился к тем вечно ноющим мальчикам, которые так и норовят при малейшей трудности спрятаться за мамочкин передник… за передник? Кто тут сказал – за передник?

Парень в два шага одолел кухоньку, сдёрнул с крючка оставленный подругой фартук и поспешно нацепил на себя – ну, теперь и показаться не стыдно. Уж лучше выглядеть грязным от работы, чем… но ладно, бедняге и без того несладко. Вот же чёрт побери эту слабость при виде складной фигурки! Где же ты, единственная, что избавит глаза от необходимости скашиваться то туда, то во-о-он туда?!