Незнакомый высокий человек в синей куртке положил ему руку на плечо:

– Нормально прошел, парень. А мандраж – это ничего, это тоже нормально. У меня в первый раз еще и похуже было. Иди-ка вон туда, запишись.

Слово «нормально», видимо, было основным у него в лексиконе. В другое ухо тут же влился восторженный шепот:

– Это же знаешь кто? Это же сам Высокий тебя похвалил!

– Так, фамилия, имя, факультет? – Его знаменитая фамилия тут как-то никого не взволновала.

– Короче, Склифософский, в пятницу едем на Корды. С Северного электричка в 20:15 на Озёра, мы в третьем от головы. Все понял?

Он растерялся:

– От какой головы? – и вокруг засмеялись. Она взяла его под руку:

– Пойдем, все объясню.

Вот так-то оно все и началось.

Лет за тридцать до этого старый профессор из Горного привел группу молодых ребят, горняков и политехников, к этому месту. Это были несколько живописных, почти стодвадцатиметровых скальных образований на берегу пары очень тогда еще прозрачных озер, километрах в ста к северу от Столицы. Ребята были в восторге, и кто-то из них сказал тогда в шутку: «Ну, это же просто Кордильеры!» Так и пошло с тех пор называться это место – Кордильеры, а чаще коротко – Корды. Политехники, а за ними и все столичные альпинисты с тех пор превратили это место в постоянный лагерь для тренировок и соревнований. Вот туда-то и попал Алеша в очередной ежемесячный выезд.

Все было внове для него – и каменное очарование Корд, и сильные и отважные люди, взбирающиеся по ним, и непостижимое вначале искусство скалолазания – даже на небольшой четырехметровый камушек как-то непонятно было, как залезать. А тут еще и завораживающие вечерние костры с потрясающими историями и с обязательной порцией страшилок для новичков – про Черного Альпиниста, Белую Женщину, Джан-Туганского карлика, снежных людей, таинственного радиста и тому подобное. А ты не смейся, читатель, не смейся, это все с книжечкой на диване не страшно, а ты вот ночью у костра послушай, когда ветер шумит в черных ветвях над головой!

Ну и гитара, конечно, и новые, доселе им не слышанные, мужественные и красивые песни, которые несколько дней крутились потом у него в голове:

И что-то сжималось в горле…

Посиделки в комнате сына продолжались, но состав участников стал меняться. Появилось много новых лиц, альпинистская и околоальпинистская публика, некоторые новички даже приходили, из пижонства, в штормовках, и смотрелись весьма импозантно. Вскоре, к ужасу матери, комнату сына стало заполнять разное горное снаряжение – рюкзаки, штормовки, ледорубы, громадные ботинки с какими-то железными зубьями – трикони, немыслимое количество всяких веревок…

– Ну, мама, не ругайся. Так надо.

– Ты что там у них, завхоз? – посмеивался отец. – Ну, смотри, завалишь мне сессию – мало не покажется.

Сын выкладывал уже припасенный козырь:

– Между прочим, батя, средний балл у наших ребят выше, чем…

– Ага, выше, чем у гиревиков, – смеялся отец.

– Да ну тебя – выше всех вообще, к твоему сведению. И ректор, между прочим…

– Ладно, ладно, ты сам учись, а то средний балл, понимаешь…

Вторым после тех осенних Корд потрясением для Алеши была летняя, после первого курса, поездка в горы, в альплагерь Сансуг. Стоя на зачетной вершине и глядя в эту кружащую голову даль, он испытал нечто, как сказать… Ну, в общем, кто был, тот знает, а кто не был – тех навсегда жаль, думал он. И тогда же решил он, что это все вокруг, все эти горы – это его судьба.

А что думала об этом сама Судьба, выяснится только через много лет.

В тогдашнем солнечном и радостном сентябре второго курса Алешина комната и в дни посиделок, и не только постоянно была наполнена веселыми загорелыми ребятами и девчонками, иногда и людьми постарше. Шли бесконечные разговоры о летних восхождениях и планах на будущее. Публика эта была, в общем, симпатична Премьеру, хоть и редко он их видел: поздно приходил. Что-то в них было особенное – а может, ему только так казалось? – в этих альпинистах. Взрослость, что ли, какая-то повышенная ответственность, несмотря на их постоянное ребячество, подначки и хохот. Может, и не случайно это было – за ошибки в горах плата слишком высокая.