Прижался губами к самому уху и с такой злобой, с такой ненавистью зашептал, что слёзы невольно потекли по щекам.

– А больше всего меня огорчает то, Рони… что я даже не могу… просто права не имею позволить тебе наконец сдохнуть!

И он толкнул меня. Толкнул с такой силой, с такой яростью во взгляде, что ещё на пути к стене в которую летела, успела понять, насколько сильно Август меня ненавидит. Насколько же велико его отвращение ко мне. И, самое печальное… что я была вполне способна его понять.

А затем удар. Вспышка боли в голове. Перед глазами взорвались снопы искр, на смену которым пришла тьма. Но она длилась всего несколько секунд, ведь когда я снова распахнула глаза, Август был всё там же – передо мной. На земле. И он корчился от боли.

– Чёр-р-рт… – рычал сквозь зубы одно ругательство за другим. – Чтоб тебя… Дьявол…

Коснулась пальцами затылка. Крови нет, но боль такая, что до сих пор звенит в ушах, а черепушка, кажется, ещё немного и треснет. Если ещё не треснула. Если не…

– Чёрт! – а это выругалась я. И ещё взвизгнула в придачу. Потому как два горящих алым глаза оказались перед лицом так внезапно, что времени на узнавание просто не осталось.

Тёплое дыхание из пасти одного их доберманов коснулось кожи, а его утробное рычание подсказывало, что лучшее, что я сейчас могу сделать, это попросту не шевелиться.

– Да знаю я, – послышался ворчливый голос Августа, что прижимая обе ладони к животу, шатаясь и всё ещё корчась от боли, поднимался на ноги; из уголка его рта сбегала струйка крови. А разговаривал он не иначе, как со вторым доберманом. – Отвали. Отвали, сказал! Чёртов Тузик.

Пёс передо мной зарычал громче, но… вовсе не на меня. Тогда-то и поняла: они здесь не для того, чтобы пугать меня… они здесь для того стать преградой между мной и Августом.

– Я всё равно ничего не смогу ей сделать, отвянь, блохастый! – продолжал ругаться Август, привалившись к перилам и опустив голову. – Да знаю я… Знаю, говорю! Закрой пасть уже, мне тут больно вообще-то, бездушное ты животное! Что?! Я сам виноват? Я ещё и виноват значит? Охренеть, братан. Ты вообще за кого меня держишь, а? Можешь забыть про пончики, понял?.. Ничего не знаю. Дотявкался.

Он говорит с собаками?..

Пожалуй, это тоже можно было отнести к самым большим странностям в моей жизни. И, да, пусть это были не совсем собаки, но совершенно точно было ясно одно: псы рычали, а Август отвечал на это рычание.

– Эй! Ну куда вы оба подевались-то? – одновременно с тем, как распахнулась дверь запасного выхода, раздался голос Джуди.

Я до сих пор помню её изумлённое лицо при виде меня на земле, держащейся за голову, и Августа, что привалившись к перилам, сжимал окровавленные зубы и через боль пытался улыбнуться.

– Что у вас здесь, чёрт возьми, произошло? – хмурясь, протянула Джуди, глядя на нас с Августом по очереди.

– Лбами столкнулись, – нашелся, что ответить Август и скривился в кислой мине. – Вали отсюда и притворись, что ничего не видела!

Я даже не удивилась, когда Джуди, словно находясь под глубоким гипнозом, послушно кивнула и отправилась обратно в бар.

– Да, и кофе мне там сделай! И сахара побольше! – крикнул ей Август вдогонку и вперился сердитым взглядом в моё мокрое от слёз лицо.

Думаю, что Август никогда не узнает, что в ту ночь я плакала вовсе не от физической боли… Я плакала от понимания одного жестокого факта, от вывода, к которому Август меня невольно привёл. Когда больно мне – больно и ему, больно в десятки раз сильнее. Выходит, что всё это время, и всё то время, когда Марго и Филип мучали меня… моя боль была ничем. По сравнению с тем, что приходилось испытывать Августу.