правоте и справедливости казнить это прелестное создание. Оказался смелый в подчинении этого дьявола, но все-таки что-то человеческое еще боролось в нем. Подойдя к колодцу, не снимая пропахшую потом одежду, амуницию, офицер самолично достает одно, второе, третье, четвертое, ведро студеной влаги и выливает на себя. Вместе с полученной прохладой твердеет восприятие всего происходящего и окончательно решает, отринув все прежние моральные устои средь люда православного, устроить здесь же во дворе, проверку своего решения, словно отрезвел полковник от тяжкого похмелья. Приказал разбить лагерь, на ночь, глядя, прямо здесь, в стороне от деревни, где из жилищ амбар, мастерская для изготовления телег, небольшой домик и этот амшаник, где застали влюбленных чуть в стороне с широкой и низкой крышей. Небольшая банька да старая изба для летнего проживания. Всё это хозяйство на берегу речной заводи Иши. Судя по развешенным сетям, рыбы здесь водится в достатке, а значит, солдатам будет свежая уха обеспечена. Рядом загон для скотины, где овцы, несколько дойных коров, всё это было решено под расписку, изъять для нужд армии. У Косарева, хоть и небольшое хозяйство, но чтобы как-то смилостивить гостя незваного, решено было за спасибо на пропитание отдать свинью, пару овечек. Всё семейство было в ожидании, как поведет себя дальше полковник и его охрана – человек двадцать. Среди них четыре казака, судя по лампасам с донских просторов, четыре китайца, пара мадьяр, четыре латыша, остальные русские совсем молодые ребята. Начал командир с того, что подозвал хозяина всего подворья:

– Дочка, что с красноармейцем была, она тебе родная?

– Да, господин полковник, семнадцать годков исполниться, вот обручение на следующей неделе решено провести, война то войной, а кому-то в будущем надо хлеб расти, да убирать.

– Ты мне мужик политику не пой, а отвечай прямо на вопрос. Значит девка твоя не замужняя? Но спуталась с врагом и промеж ними, кроме любовных утех ничего не было?

– Никак нет, вот те крест батюшка.

– Никакой я тебе не батюшка, а командир доблестных войск адмирала Колчака, а потому слушай мою волю, если Аленка твоя согласится быть моей наложницей, подругой, но не женой, так и быть, пристрою её в свою сотню. Ну, а жениха выпороть до крови и в сторону красных отпустить. Ежели отказ получу от девки вашей, то прикажу заживо её закопать, где вам угодно будет, а суженный её пусть всё это видит и с виной той жить продолжает. Не хочу я обесчестить твоё семя хозяин, но и поступить иначе не желаю, за те дела, что ваши поселковые учистили на моем пути. Имею я полное право деревни ваши сжечь дотла и вас здесь всех перевесить. Ну, а раз такое приключилось, даю вам час на раздумие, так что всё решать твоей дочке. Хочет жить она со мной без всяких там брачных уз, значит, жива будет, а нет, то перед вечным упокоением, мои солдатики, кто захочет, попользуются её красотой.

Собралось всё семейство, и так и сяк решали, но вот Аленка не дала своего согласия:

– Ройте, батя, могилу мне, вон домовина, то есть, что дедуня себе мой сколотил, церкви потом меня отпоете.

Попросила еще икону Благородицы. Переполох в деревне всей, не было еще такого, чтобы человека, тем более девицу невинную так жестоко казнили, а перед этим еще и обесчестили. Да все понимали, что открой тогда они ворота деревенские, да хлеб соль победителям выставили, может, и не было бы такого страшного последствия. Все-таки решили деревенские люди, как-то уговорить командира. Через час представители, уважаемые от староверов, мусульман, язычников алтайцев, да и прибывших католиков с поселка Тайна во главе со старостами этих деревень, с повинной пришли на заимку Косарева Ивана Гавриловича, просили любой оброк исполнить, лишь бы девчонку от позора уберечь. Ответ полковника, по военному времени справедлив, хоть и суров: