Коля говорил, что может играть и на пианино. Однажды мы пришли в дом к одному из наших товарищей Игорю, и у него дома в комнате на стене висела скрипка.

– А кто у тебя на скрипке играет? – спросил Коля.

– Да это отец иногда балуется!

Несколько раз я заставал отца Игоря играющим на скрипке.

Отец его, больше походивший на боксёра, – рослый, плечистый, лысый, с приплюснутым носом – после ужина заходил в комнату, снимал скрипку, резко разворачивался и несколько минут ходил по комнате, что-то наигрывая.

Вешал её на место, засовывал палец в рот, убирая оставшиеся от ужина кусочки мяса, и уходил допивать чай.

Это было скорее похоже на проверку степени готовности оружия к военным учениям.

Мы тоже, конечно, пробовали поиграть на скрипке.

Оказалось, что это не так-то просто!

Скрипка никак не хотела издавать какие-либо звуки, кроме раздражающего «Вжик-вжик!» Трудно и даже невозможно было просто ровно и плавно провести смычком по её скользким струнам.

Коля, затаив дыхание, подошёл к стене, погладил нежно скрипку, провёл пальцем по струнам смычка, так и не решаясь снять её со стены.

– Сыграешь? – спросил я. – Нет, – покачал он с сожалением головой, – скрипка – это совсем другое… Тут учиться надо… Это… вершина музыки…

Как всегда, мы сидели на тумбе, и Колька играл на гитаре.

– Да-а, – произнёс он, – конечно, на моей гитаре не сыграешь так, как хочется!

– Слушай, – повернулся ко мне Игорь, – а на Заводском районе Вовка Баитов живёт!

– Какой Вовка?

– Ну, тот, который для клуба гитару сделал. Ты его знаешь?

– Немного знаю. Он на год старше меня.

– Сходи к нему, поговори, – предложил Игорь.

– В Заводской лучше не ходить, – закуривая, произнёс Алик, – побьют!

– Но за хлебом туда, в магазин ты же ходишь? Тебя же не трогают.

– За хлебом, – выпускал колечки дыма Алик, – другое дело. Это святое!

Вечером я простился с книгами.

Погладил по корешкам серо-зелёные тома уютной прозы Мельникова-Печерского, проплыл на пароме по реке, петляющей под тёмными елями на высоких берегах, пытаясь безуспешно припомнить старорусские имена героев произведений, и положил четыре тома Сергея Григорьева в школьную сумку.

Засунуть остальные шесть томов в сумку никак не получалось.

Я вспомнил про дровяной сарай, где кроме дров и угля хранились, а вернее, были свалены в углу всякие старые ненужные вещи. Из кучи, покрытой угольной пылью, я вытащил довольно большую чёрную женскую сумку с длинными ручками. Сбивая с неё пыль, я пытался вспомнить, откуда она появилась, – у моей мамы никогда такой не было.

Она могла появиться в доме только после одной комической и неприятной истории.

В один новогодний вечер – мне было тогда года четыре – к нам приехал, демобилизовавшись с флота, дальний родственник и сослуживец отца, русоволосый красавец, настоящий русский богатырь двухметрового роста, старшина по имени Родион.

Он привёз с собой из Мурманска рыжеволосую, совершенно некрасивую невесту.

Родители сидели за праздничным столом, весело и громко разговаривая, шутили и смеялись.

Я с детским страхом и тревогой поглядывал на невесту. Она тоже смеялась, запрокидывая голову, и тогда её длинный крючковатый нос издавал странные звуки, похожие на те, что появляются, когда говорят, что человек кряхтит: «Кхе-кхе-кхе!»

Она прошла мимо меня и погладила меня по голове:

– А у меня для вас, дети, есть подарок!

Рука у неё была тяжёлая, с грубой потрескавшейся кожей, и от этого мои неприязнь и страх к ней выросли ещё больше. Свою чёрную сумку она поставила в шкаф на нижнюю полку. Вид этой чёрной сумки, её чёрное платье, яркие рыжие волосы всерьёз напоминали мне Бабу-Ягу из сказок.