Наконец, свет был отлажен, камеры включены. «Координатор мероприятия» – юркий москвич Миша, прибывший специально для этого случая из самой златоглавой, – кивнул Гиркавому. Тот взошел на помост, прокашлялся и рванул на восемь минут сорок семь секунд заранее заготовленную речь.

Мороз крепчал. Солнце медленно вставало над базаром. Василий закончил, спустился вниз и без особого желания опять закурил. На низенький помост перед машинами встали симпатичные дети и начали читать стишки:

– Что это за мцыри, в натуре? – поморщился Гиркавый, с укоризненным интересом рассматривая представителя «Лайф энд кайф». – Это вы, что ли, добры молодцы, поэму написали?

– Да ну на хрен, – пожал плечами журналист Алексей Маршак, как значилось у него на бэйджике, и сплюнул на окурок; тот зашипел и погас. – Мы с Мишей Гаревым дерьма не ваяем. Мы постмодернисты, дядя, – он самодовольно хохотнул, – хунвейбины-рекламщики. А потому, чтобы ты знал, специализируемся исключительно по масштабным социальным проектам… – Он замолчал, с легкой улыбкой изучая непонимающие глаза Гиркавого. – Уверен, это ваш новый Союз писателей кропает. Удивительные, кстати, у вас там люди собрались.

– Серьезно, что ли? – Василий не все понял из того, что до этого произнес Маршак, и ухватился за внятную концовку.

– А то! – кивнул Алексей. – Вчера по случаю зашел на чтения на бульваре имени поэта Пушкина.

– И че?

– Да че! Через двадцать минут охренел просто, чесслово.

– Плохо пишут? Не прочувствованно? – посуровел Гиркавый.

– Почему же, прочувствованно, – пожал плечами Маршак. – Слушать их только страшно. Даже мы такую хрень себе не позволяем…

– Ну да, – саркастически скривился Василий и посмотрел на часы, – вы ж объективно гатите. Такая у вас работа, ля-ля – и сразу в тополя. А у нас в союзе собрались, может быть, молодые писатели нашей молодой республики. Духовная мышца Ъ, полны пафоса, выражают, так сказать, волю народную.

– Да, – покачал головой Алексей, – именно что выражают. Даже мне доставило, – он покачал головой. – А я, между прочим, уж лет сто угрызений совести не испытывал.

– Странный ты чувак какой-то! – неодобрительно проговорил Гиркавый. – Вы, ребята, точно из «Лайф энд кайф»?

– Еще бы! – кивнул Маршак, хотел что-то добавить, но в этот момент громадные старые динамики, выставленные из микроавтобуса на улицу, громко и хрипло вжарили для создания задора. Сперва «Вставай, страна огромная» и «Смуглянка-молдаванка». А как раздача пошла, «Амурские волны», «Темная ночь», «Крутится, вертится шар голубой» и «Конфетки-бараночки». Повеяло мировыми войнами, русскими революциями и Гулагом.

Похмельный, а оттого крайне чувствительный Коля Вересаев, массажист бани, в которой работал Сократ Иванович, не выдержал этой музыки, заплакал.

Он стоял в очереди за гуманитаркой с самого утра, но после десяти минут испытания песнями войн и революций махнул рукой, купил в магазинчике напротив бутылку беленькой и медленно побрел домой через дорогу похмеляться. Если разобраться, ему не так уж и нужно было все это, хрен бы с ним совсем. Не бедствовал он в бане. Да и пришел сюда только для того, чтобы с людьми поговорить, побыть, так сказать, среди народа. В его берлоге людей отродясь не водилось. Вчера же Сократ выдал зарплату. Вересаев тут же принял семь по сто и два литра пива. Ну и, натурально, в это пронзительное воскресное утро сделалось ему тоскливо. Трубы горели, сердце билось нервно и трепетно. А тут эта музыка, как нарочно…