– Здесь, – откликнулся Петр Павлович, все еще со свешенной через перила головой.

– Который нумер? – осведомился Лука Иванович уже на площадке.

Швейцар приподнялся со стула и добродушно ему улыбнулся, приложившись рукой к козырьку картуза.

– Во втором этаже, по правую руку… а позвольте узнать: как ваша фамилия?

Этот слегка полицейский вопрос заставил Луку Ивановича чуть не покраснеть.

– Моя фамилия? – почти стыдливо выговорил он.

– Да-с, на всякий случай, знаете, если понадобится… и адрес бы соблаговолили заодно… У меня и книжка такая ведется.

– Моя фамилия – Присыпкин.

– Как-с? я туговат на правое-то…

Швейцар был положительно презабавный.

– Присыпкин… – повторил Лука Иванович уже обычным своим тоном.

– Какой вы губернии?

– Да я здешний, петербургский.

– Присыпкин… так вы изволили сказать?.. Таких я господ не знавал. Вот Пестиковы были у нас по соседству. Опять еще Пальчиковы… большая фамилия… я разных Пальчиковых знавал… А моих господ вам фамилия известна? Курыдины?.. Не слыхали – ась? Я с барыней пять годов в Италии прожил… синьоре, коме ста? Изволите понимать?.. Вам, бишь, госпожу Патеру… так их нет: уехамши, уже больше часу будет.

Лука Иванович приостановился и выговорил в тон швейцару:

– Вы не изволите беспокоиться, я не к самой госпоже Патера, я к живущим у них.

– Прошу покорно, – отозвался Петр Павлович и показал рукой путь наверх.

Весь этот неожиданный разговор с швейцаром приободрил Луку Ивановича; успокоительно подействовало на него и то, что госпожи Патера не было дома, хотя он, отправляясь сегодня из дому, рассчитывал, быть может, на другое.

На доске, под стеклом, в ореховой рамке, он прочел: "Юлия Федоровна Патера" и очень скромно ткнул в пуговицу электрического звонка. Ему отворила горничная, уже не молодая, с худощавым, тонким лицом, в темном платье. Таких горничных ему еще не приводилось видеть. Он скорее принял бы ее за гувернантку, если б на ней не было темного же фартука.

– Юлия Федоровна уехала кататься, – встретила она Луку Ивановича с такой солидной развязностью, которая показывала, что она часто говорит с посетителями.

– Я, собственно, к госпоже Гущевой.

– Дома-с, – кратко доложила горничная, и лицо ее тотчас же сделалось гораздо строже.

– Доложите: Присыпкин, Лука Иваныч.

– Пожалуйте сюда, – указала горничная вправо, а сама пошла налево неторопливым шагом. Она было хотела помочь гостю снять шубу; но он ее до этого не допустил.

Лука Иванович, приподняв тяжелую портьеру, очутился в салоне, несколько темноватом и тесном, набитом всякой мебелью, растениями, лампами, трельяжами и занавесками. Душно в нем было от разных запахов. В камине каменный уголь тлел и потрескивал. От него шла раздражающая теплота.

Лука Иванович не успел хорошенько осмотреться, как его имя произнес сзади знакомый ему голос:

– Ах, как вы великодушны! – заговорила вчерашняя посетительница клуба, все с той же прической, но в длинной домашней мантилье, сажая его на диван, где ему оказалось очень неловко.

– Чем же так? – спросил он.

– Как же, помилуйте, посетили меня, и так скоро…

Она протянула ему руку и придержала ее. Лука Иванович опять почувствовал в этой горячей руке нервное какое-то дрожание и поглядел в лицо своей собеседнице. Лицо было красно, точно его изнутри подогревали. Глаза, окруженные большими веками, тревожно вспыхивали. Во всем ее тощем теле ясно было напряжение, передававшееся физически в рукопожатии.

– Вы работали? – спросил Лука Иванович, отнимая руку. – Я это вижу по лицу вашему.

– Почему так?

– Возбуждены уж очень: сейчас видно, что сочинительством занимались.

– Как вы это выговорили: "сочинительством".