– Ну и что плохого в том, что одна будет бить своих обидчиков, другая терпеть, а третья выберет независимость?

– Наверное, то, что первая будет бить не только обидчиков, но и всех, кто ей показался подозрительным, а иногда просто бить всех подряд, чтобы выразить всю ту ярость, которая в ней накопилась за жизнь. Она, возможно, будет бить своих детей, «наезжать» на одноклассников, друзей, потом на сотрудников и мужа, что вряд ли будет способствовать ее карьере, успеху и благополучию в личной жизни. Ее немотивированная агрессия будет разрушать личные отношения, и каждое последующее отвержение будет вызывать в ней еще бóльшую боль, ярость и ощущение одиночества.

Вторая, продолжая терпеть, может провоцировать еще более яростные вспышки агрессии, потому что насильнику часто так важно встречаться с реакцией своей жертвы, что иногда в глубине души ему даже хочется быть остановленным. Терпение этой женщины будет в результате не освобождать ее от боли, а усиливать ее. И чтобы страдания были выносимыми, она может совсем перестать ощущать себя живой, будет функционировать – и только, но не жить. Потому что жить слишком больно и страшно.

Третья, выбрав независимость и вырвавшись из ада, сначала ощущает себя в полном порядке, даже поначалу будет испытывать эйфорию от свободы, но неспособность и нежелание зависеть приведет ее в итоге к одиночеству, усталости от избыточного контроля и ответственности. Ей захочется быть с кем-то, но как довериться, расслабиться и проявить слабость?

Кстати, мы забыли и о четвертой, которую я тоже приводила в пример. Ту, которая решает, что она ужасная и жить недостойна. У нее все может закончиться серьезной депрессией, саморазрушительным поведением и в итоге явным или неявным суицидом.

Вот так каждую из них защитные механизмы когда-то спасли, позволив пережить сложную ситуацию, но потом те же механизмы стали ограничивать или разрушать. Хотя бы потому, что девочки эти не отдавали себе отчета в том, как и от чего они защищаются, не формулировали, не осознавали, что с ними происходит, и у них не было возможности поменять что-либо в этом.

– То есть если они сформулируют и осознают, как именно они защищались, то… что? Они перестанут защищаться? В этом смысл?

– Смысл чего? Нашей работы? Отчасти – да. Но не в том, чтобы помочь клиенту перестать защищаться, а в том, чтобы помочь ему лучше понять, как он устроен. В том, чтобы восстановить пробелы, выстроить связи, увидеть и признать свою зависимость от прошлого опыта и через это приобрести чуть больше свободы.

– Пробелы? Что еще за пробелы? Зачем их восстанавливать? А что, если я и так хорошо помню все, что со мной было? И с чего вы решили, что я как-то завишу от прошлого опыта? Я взрослый человек, детство давно осталось позади.

– Ну, пробелы не только в памяти, пробелы в связях между тем, что происходило с вами когда-то, и тем, что происходит с вами сейчас; между тем, что вы чувствуете сейчас, и тем, как вы переживали это когда-то; ну и между тем, что когда-то руководило вашими поступками, и тем, что руководит вашими решениями теперь.

– Так. Про пробелы мне ничего не понятно, это все слишком мудрено. Вы сами-то понимаете, что рассказываете?

– До какой-то степени.

– Ну и как вы работаете, если сами не знаете, что делаете?

– О том, что такое работа психолога, почему и как происходят изменения во внутренней и внешней жизни клиента, написаны тысячи книг. И не только представители разных подходов, но и даже психологи или психотерапевты, работающие в одном подходе, видят это по-разному. Потому что многим из нас нужно подобрать слова, формулировки, ви́дение, которое бы стало для нас опорным в работе. Ведь мы имеем дело с хаосом, неопределенностью, непознаваемостью, каковой является психика человека. Я вот тоже часто задаю себе все эти вопросы: как и при каких условиях происходят изменения в жизни и во внутреннем ощущении клиентов? Что помогает происходить прорывам, а что мешает им? Когда психотерапия становится неэффективной?